Евгения Кайдалова - Колыбельная для Варежки
Варя не мешала ей так считать. Но вечерами она садилась на диван и слушала перед сном одну и ту же песню — «La Isia Bonita» — свою испанскую колыбельную. То ли она хотела привить будущему ребенку иммунитет от любви, то ли показать, как бесконечно прекрасен мир с высоты этого чувства.
Валентин отнесся к известию о ребенке чересчур серьезно, как и любой немолодой отец.
Он сказал, что Варе немедленно нужно бросить работу с компьютером и срочно набраться положительных эмоций. Он купил недельный тур в Париж, и Варя была вынуждена взять недельный отпуск.
Уезжать ей не хотелось (она сидела за компьютером чуть ли не до последней минуты, с которой могло начаться опоздание на поезд). Варя как раз предложила шефу организовать собственную издательскую программу и сейчас возилась с ней, как с новорожденным. Первой их книгой должен был стать принципиально новый учебник русского языка, сделанный на западный манер: увлекательным, ярким, наглядным, без конца вызывающим у студента желание поговорить. Варя сама нашла авторов, сама вела переговоры с типографией и, как могла, заинтересовывала всех своих клиентов новинкой. И тут ее беспощадно стаскивали с самого гребня волны и отправляли на берег якобы передохнуть!
Уж скорее у нее были все шансы умереть со скуки.
Поэтому Париж не понравился Варе с самого начала. Первое, что она в нем увидела, — это собачью какашку на вокзале du Nord; первое, что услышала, — это полное нежелание французов понимать английский язык. Да и французов надо было еще поискать! У подножия Монмартра кишмя кишели нахальные арабы, возле «Моны Лизы» без конца фотографировались японцы. Впрочем, знаменитый портрет поразил Варю настолько, что уже со второго дня поездки, после похода в Лувр, ее отношение к Парижу изменилось в корне. «Джоконда» была абсолютно не такой, какой ее изображают все репродукции: ничего таинственного, лукавого, змеиного в улыбке. Никакой невероятной загадки во взгляде. Женщина по имени Мона Лиза была еще очень молода — не больше двадцати двух — двадцати трех лет, у нее было округлое нежное лицо и несколько пухлые губы. Улыбалась она радостно, может быть, чуть застенчиво, гордясь тем, что позирует художнику. Она наверняка была любима, потому что глаза у Моны Лизы светились теплым счастьем. Варя даже увидела в ее лице некое сходство со своим, — своим прежним лицом времен любви к Тимуру.
С этого момента Париж открылся для нее во всей своей прелести. Они с Валентином бродили по Латинскому кварталу и старинным переулкам близ улицы Муфтар, любуясь каждой прилепленной к средневековым зданиям башенкой. Возле Сорбонны Варя пыталась найти так знакомый ей по книгам луг Святой Женевьевы, где бродили ватаги школяров во главе с Франсуа Вийоном, но он, конечно, был давным-давно застроен. На месте прежнего монастыря Святой Женевьевы стояла удивительно красивая церковь. Варю поразило в ней то, что у самого алтаря разбита клумба с растущими во мху лилиями, которые священник бережно опрыскивал водой. Должно быть, эти лилии воплощали суть божественной любви. Или же просто любви.
Был декабрь, до Рождества оставалась пара недель, и тысячи туристов еще не успели заполонить Париж. Они, конечно, были, но лишь вкраплением в ряды парижан, а не буйной силой, ураганом проносящейся по каждой достопримечательности. Даже Нотр-Дам был относительно безлюден, и в нем давали органные концерты. Не запруженный людьми собор был величествен, как истинный храм духа, а колоссальные красно-фиолетовые цветки витражей казались разбитым на осколки закатным небом.
Варя с Валентином поднялись по темной внутренней лестнице к самому небу — на крышу собора. Нотр-Дам не слишком высок, но когда стоишь наверху и видишь, как рядом с тобой идут едва ли не по воздуху апостолы с бронзовыми лицами, то чувствуешь себя небожителем.
Валентин задержался возле апостолов, чтобы сделать пару снимков, а Варя двинулась по узкой каменной галерее вдоль карниза, рассматривая знаменитых химер. Химеры были совсем не страшными и совершенно живыми.
Одна из них, с выпирающим хребтом и худыми лопатками, сидела на задних лапах, как настоящая собака, до боли напоминая Варе ее покойного Тарзана. Тарзан был третьим после Тимура и Наили, кто оставил Варю навсегда, — он умер вскоре после того, как она переехала к Валентину, выполнив свою историческую роль и дожив свой собачий век.
Смешно подумать, но, если бы не сходство ее собаки с собакой Валентина, она не связала бы с ним свою жизнь. А если бы они с Наилей не засиделись так долго, обсуждая любовь и смерть шекспировских героев, Наиля разминулась бы с Тимуром…
С кем бы в итоге ни связала свое будущее Наиля, Варя была почему-то уверена, что та вполне довольна судьбой. Жизнь в общем-то благосклонна к тем, кто играет в нее по правилам и не пытается выйти за рамки. А уж в извечном сценарии «Мужчина и женщина — кто кого?» роли и вовсе расписаны до мелочей. Мужчина: «Я хочу добиться тебя, а там посмотрим». Женщина: «Я хочу завлечь тебя как можно дальше, продлить погоню как можно дольше, набросить на тебя невидимые путы и привязать к себе как можно крепче (желательно — на всю жизнь). Но перед главным судьбоносным броском я должна как следует поразмяться, набрасывая аркан на каждого, кто позволяет это сделать». Надо признать, что Наиля, писавшая английскую транскрипцию буквами родного алфавита, в жизни разыграла свою партию как по нотам.
И получила достойное вознаграждение. Она не пыталась шагнуть за пределы реальности, отдав за это саму себя…
С головой уйдя в раздумья, Варя неожиданно вновь увидела себя на поверхности жизни.
Она стояла на крыше Нотр-Дама лицом к лицу с перистыми облаками над Сеной, в то время как ручейки туристов суетливо струились за ее спиной. Сперва она не могла понять, что вдруг выдернуло ее на поверхность, а потом услышала свое имя. Она уже так давно не слышала это смешливо-уменьшительное сочетание звуков, что даже не поняла, произнесли ли их в действительности, или к ней снова долетел голос прошлого:
— Варежка!
«Нет, — твердо сказала себе Варя, — такого не бывает!» И с ужасом поверила, что это правда. Даже в самых слезливых романах и самом наивном кино режиссеры не сводят героев в таких местах; это ничтоже сумняшеся делает жизнь.
— Даже не обернешься? На что ты так засмотрелась?
Голос раздавался сзади и был настолько близок, что Варе показалось, будто она ощущает на затылке дыхание говорящего.
"Я вижу тебя, куда бы я ни смотрела, нужно ли поворачивать для этого голову? Я вижу сразу все: хастл, театр, яхт-клуб, блинную на улице Герцена, записки на лекциях и споры с Наилей на Большом сачке. Я вижу поцелуи в лифтовом холле, поцелуи на лестнице в башне, поцелуи с половником в руке.
