Хэппи-энд для дьявола - Luchistyia
Её лицо исказилось от ярости, глаза сверкали, словно в них бушевал огонь. Каждое слово, которое вырывалось из её рта, было пропитано презрением, отчаянием и ненавистью. Это была не та Жанна, которую Никита знал раньше, — это была женщина, доведённая до предела. В её крике слышалась не только ненависть к нему, но и боль, и усталость от бесконечной борьбы. Она чувствовала себя загнанной в ловушку, пойманной в сетях его одержимости. И в этом бессилии перед лицом его навязчивости рождалась ещё большая ненависть, усиливаясь с каждой секундой, с каждым его взглядом, с каждым его движением.
— Да что тебе от меня надо?! — крикнула Жанна, слёзы градом катились по её лицу. В её голосе звучало отчаяние, безысходность. Она уже не знала, как с ним быть, как избавиться от этой навязчивости, которая отравляла не только её саму, но и всё её окружение, её мысли, её чувства.
Увидев её слёзы, Никита растерялся. Его привычная уверенность рухнула.
— Прости, я не хотел…
— Чего ты не хотел?! И вообще, чего ты от меня хочешь?! — с тем же гневом, но с ещё большей болью в голосе, настаивала Жанна.
— Я… пожалуйста, не плачь. Я хочу, чтобы ты была счастлива, — неуверенно пробормотал Никита. Даже для него самого его реакция на её слёзы стала неожиданностью. Но он понимал, что делает всё ровно наоборот, всё, что разрушает её счастье.
— Счастлива? Так вот тогда сдохни! Умри! — выкрикнула Жанна в ярости, толкнув его на землю, прямо в грязную лужу. Увидев его растерянное лицо, почувствовав свою силу над ним, она отвернулась и ушла, оставляя его лежать в луже, оставляя его одного со своими мыслями и своими демонами.
В голове Никиты в этот момент будто взорвалась бомба. Голоса начали нарастать, становиться всё громче, всё настойчивее. Голос его матери: «Ты выродок! Когда ты уже сдохнешь?!» Голоса жертв его клиентов: «Такой, как ты, не имеет права на жизнь! Как земля носит такого человека, как ты?! Тебе место в аду! Умри! Сдохни! Сдохни! Умри!» Голоса накладывались друг на друга, становились всё сильнее, всё невыносимее. Никита изо всех сил боролся с ними, с желанием покончить с собой — порезать вены, утопиться в озере, которое он видел неподалёку. К этим голосам примешался и его собственный внутренний голос, шепчущий как змея: «Она хочет, чтобы ты умер. Никто в этом мире не хочет, чтобы ты жил».
Таблетки. Срочно нужны таблетки. Они помогут. Они всегда помогают. Эта мысль прорезалась сквозь хаос голосов, стала единственным маяком в бушующем море безумия.
Первые две таблетки принесли лишь незначительное облегчение, словно капля воды в раскалённой пустыне. Голова по-прежнему раскалывалась от боли, тело дрожало от холода и лихорадки, а внутри бушевала ярость, смешанная с отчаянием. Никита ждал, надеясь, что действие таблеток усилится, что хотя бы на время его отпустит. Но вместо этого пришла новая волна боли, более острая, более пронзительная. Она распространялась от головы к конечностям, пронизывая каждую клетку тела. Это было не просто физическое страдание, это была мучительная боль, которая распирала его изнутри, словно его тело пыталось разорваться на части.
Четыре таблетки — и боль не утихла, а лишь усилилась. Это стало похоже на непрерывный удар током, по всему телу, от кончиков пальцев до макушки. Каждый вдох становился мучением, каждое сердцебиение отдавалось острой болью в груди. Он сжимал кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытался сдержать стоны, но из него вырывались лишь сдавленные хрипы. Зрение мутнело, в ушах шумело, а перед глазами мелькали сцены из его жизни с Жанной, вперемешку с галлюцинациями.
После четырёх таблеток он перестал считать. Боль стала невыносимой, всепоглощающей. Это было не просто страдание, а полное исчезновение личности, погружение в бездну боли, где не оставалось места ни мыслям, ни чувствам, только одна всепоглощающая, сжимающая тело в тиски боль. Он потерял чувство времени и пространства, он был только болью, и только она существовала. Это было ощущение полного растворения в мучениях, ужас, который не оставил бы никакого следа кроме пустоты. Мир вокруг сузился до точки невыносимой боли, сжимающей его, сдавливающей, разрываюшей изнутри. Последними были отрывистые, хриплые вздохи, рвущиеся из горла, попытка вдохнуть, но воздух не доходил до легких, превращаясь в новый виток боли.
Затем, как последний вздох, всё начало расплываться. Сначала — зрение. Острые, яркие вспышки боли затемнились, потускнели, сменились невнятными пятнами. Звуки тоже стали отдаленными, глухими, похожими на гул в очень далеком туннеле. Ощущение собственного тела исчезло, осталась только безграничная, пульсирующая боль, которая постепенно теряла свою острую остроту, становясь тупой, глухой, распространяющейся по какому-то бесконечному пространству. Мысли стали размытыми, нечёткими, рассыпающимися на мельчайшие частицы, как испаряющийся туман.
И наконец, наступила пустота. Не темнота, не ничто, а просто абсолютное отсутствие всего. Боль исчезла, и вместе с ней — всё остальное. Сознание угасло.
Глава 20
После четырёх таблеток он перестал считать. Боль стала невыносимой, всепоглощающей. Это было не просто страдание, а полное исчезновение личности, погружение в бездну боли, где не оставалось места ни мыслям, ни чувствам, только одна всепоглощающая, сжимающая тело в тиски боль. Он потерял чувство времени и пространства, он был только болью, и только она существовала. Это было ощущение полного растворения в мучениях, ужас, который не оставил бы никакого следа кроме пустоты. Мир вокруг сузился до точки невыносимой боли, сжимающей его, сдавливающей, разрываюшей изнутри. Последними были отрывистые, хриплые вздохи, рвущиеся из горла, попытка вдохнуть, но воздух не доходил до легких, превращаясь в новый виток боли.
Затем, как последний вздох, всё начало расплываться. Сначала — зрение. Острые, яркие вспышки боли затемнились, потускнели, сменились невнятными пятнами. Звуки тоже стали отдаленными, глухими, похожими на гул в очень далеком туннеле. Ощущение собственного тела исчезло, осталась только безграничная, пульсирующая боль, которая постепенно теряла свою острую остроту, становясь тупой, глухой, распространяющейся по какому-то бесконечному пространству. Мысли стали размытыми, нечёткими, рассыпающимися на мельчайшие частицы, как испаряющийся туман.
И наконец, наступила пустота. Не темнота, не ничто, а просто абсолютное отсутствие всего. Боль исчезла, и вместе с ней — всё остальное. Сознание угасло, погасло, как неяркая свеча на ветру, оставив после себя лишь безжизненное тело в окружении пустого флакона
