Что, если? - Юлия Резник
– Очевидно, ее видения из той же области, что и способности отмудохать, даже пальцем тебя не коснувшись? – Глухов поднимает на Михалыча строгий укоризненный взгляд. Тот примирительно выкидывает перед собой руки: – Нет-нет, я не лезу… Но, Гер, это как раз видели все.
– Болтают?
– Не-а. Наоборот, притихли. Словно мешком прибитые.
– Значит, расслабься. Уверен, очень скоро они найдут какое-то рациональное объяснение увиденному. Скорее всего, заставят себя поверить в то, что им просто почудилось. Так комфортнее психологически. Да и ты не забивай голову.
– Легко сказать – не забивай. Ага.
Михалыч закатывает глаза. Снова ведет по лысине. Зачем-то кобуру поправляет.
– Что будем делать?
– Жить.
– Мне так всем и сказать? – скисает Михалыч. – Ты же видел, что они, – кивает на дверь, – растерзать ее были готовы.
– Это до того, как ты скомандовал «фас». Потом мужики здорово растерялись.
– А ты бы хотел, чтобы было иначе? – изумляется начбез.
– Да нет, Коль. На кой мне здесь конченые отморозки?
Разговор прерывает телефонный звонок. На том конце связи Елена. Не ответить невесте Герман не может. Тем более что в последний раз он и так ее вызов сбросил.
Так нравящийся ему голос на этот раз скорей походит на визг.
– Ты почему мои вызовы сбрасываешь?! Я напугана до трясучки! Все каналы трубят о том, что на тебя было совершено покушение!
– Эй! Эй… Все нормально. Раздули из ничего проблему. Тебе ли не знать, как журналюги это умеют сделать.
– Точно? Ты же меня не обманываешь?
– Да в чем?
– Ты не пострадал?! Тут ведь сообщалось, что ты находишься в коме!
– Бред. Я цел и невредим. Прилетай и убедись своими глазами.
И вроде Герман говорит это в шутку, но когда Елена начинает лепетать о том, что она не может, что у нее гастроли, он напрягается. И вспоминает почему-то, как Имана однажды закрыла его своим телом, и что только благодаря ей, похоже, он до сих пор жив. Продолжение разговора требует от Глухова некоторого душевного усилия. Елена зазывает к себе. А он не может. У него запланирована долгая поездка на север. Там два важных, практически ключевых для него города. Ничего не отменить и не перенести. Да и не так уж он соскучился по невесте, чтобы вот так срываться. Он же не прыщавый подросток, ну правда. На нем такая ответственность, что ой…
Прощается едва ли не с облегчением.
За окном протяжно воет Волк. Этот звук за последнюю неделю стал для Глухова почти родным. Маленький зверь тоскует. И уже пару раз сбегал, добавляя охране головняков. То подкоп соорудит, гаденыш, то сетку, огораживающую наспех сколоченный вольер, умудрится перепрыгнуть.
Герман плетется в душ. Он дьявольски устал. Но ему еще нужно записать видеопослание, которому полагается развеять кривотолки касательно его состояния. Политтехнологи шутят, что для этого Глухову надо будет выглядеть свежим, как майская роза.
Небольшая съемочная группа приезжает уже под утро. К этому моменту Герман успевает связаться с нужными людьми, которые могут взять образцы и исследовать их на предмет родства тайно и в максимально сжатые сроки.
Так странно. Он думал, что первенца ему родит Елена. Если верить добытым-таки из клиники данным, она действительно делает все положенное для подготовки к беременности. Выходит, зря он ей не доверял.
О чем Глухов понятия не имел, так это о том, что у него, возможно, уже есть ребенок. Взрослая дочь, мысли о которой вносят в его душу сумбур. Чтобы поменьше об этом думать, Герман сосредотачивается на отчете о произошедшем, который ему нужно отослать куратору. Но потом, все же сдавшись, тайком, как вор, прокрадывается в спальню к Имане. В свете торшера, крепящегося прямо к мягкому изголовью, он может сколько влезет наблюдать за девушкой в попытке найти с ней что-то общее.
Глухов имеет слабое представление о родительстве. Он не знает, что радует в детях обычных среднестатистических мужиков. Потому что сам по себе Герман – экземпляр единичный. И потому совершенно нерелевантный. Но если бы его сын обладал качествами Иманы, он, наверное, был бы страшно горд. Потому что воспитать такого человека дорогого стоит. Проблема в том, что она… не сын. И что ему делать с такой дочкой, Герман совершенно не представляет.
Он до этого вообще не встречал таких.
Глухов не знает, плоть ли она от его плоти. Но… Блядь, как так вышло, что она душа от души его?
Ощущения, которые Герман столько времени от себя отгонял, накатывают и топят. Смотреть на нее практически больно. Он отходит к окну, а там, за стеклом, капель… Неожиданно. Ночью-то. Так, глядишь, и снег сойдет, а он в круговерти жизни этого и не заметит.
Кап-кап…
Шкряб-шкряб…
Герман опускает взгляд ниже и ловит умный волчий взгляд.
Окна здесь выполняют также функцию двери. Впустить зверя в дом Герман не может. Вместо этого он сам выходит на террасу, буквой «Г» опоясывающую периметр.
– Что, Волк? Соскучился по…
Он хотел сказать «мамке». Но потом вдруг подумал, что тогда, вполне возможно, он Волчонку приходится дедом. И осекся. Еще чего не хватало.
– Р-р-р-р.
– Да-да, я в курсе. Ты злой и страшный серый волк.
С такими нельзя свысока. Зверь это как агрессию воспринимает. Вот почему Глухов садится так, чтобы их глаза с волчонком были плюс-минус на одном уровне. Мелкий, конечно, крут, но пока он слишком маленький, чтобы конкурировать с Глуховым в борьбе за роль вожака в стае. Поэтому, еще чуть повыпендривавшись для порядка, тот со всех лап плюхается на пузо. Смешно…
Улыбаясь, Герман чешет волка за острыми ушами. И осторожно касается его мохнатого лба своим.
– Р-р-р-р.
– Ой, все.
– Р-р-р.
– Ну что? Скучно тебе без Иманы, да? Одна она с тобой, неблагодарная ты морда, возилась? Или благодарная? Ты чего пришел, м-м-м? Убедиться, что хозяйка в порядке?
– Р-р-р…
– Не хозяйка? Ну да. Чего это я. Ты у нас самостоятельный, да? Никто тебе не указ? Ну и что мне с вами обоими делать?
– Не знаю, как Волк, а я бы хотела все же поработать на вас. Хотя бы до окончания предвыборной гонки.
Плечи Глухова каменеют. Он забыл, что кто-то может так бесшумно
