Солнечный ветер - Марина Светлая
Их «бентли» уже стоял у подъезда. Сестра с мужем сидели на заднем сидении, за рулем — шофер. Стало быть, его кресло — штурманское. Назар открыл дверцу, плюхнулся рядом и проговорил:
— Ну, здоровьечка вам, родственники.
— И тебе не хворать, — отозвался Влад, солидный дяденька с солидным брюшком и мохнатой, как ее ни стриги, ни причесывай, седоватой шевелюрой. Перекормленный лев. Ему было без малого пятьдесят. На нем нелепо сидел смокинг, но он был из той категории людей, глядя на которых меньше всего обращаешь внимание на костюм. Назар как-то легко нашел общий язык с ним, а возможно, они просто говорили на одном языке.
Даринка же сегодня была под стать своему брату в бледно-розовом шелковом платье в пол, сдержанном, но подчеркивающем ее фигуру с лучшей стороны. Та чуть поплыла после недавних родов, но в целом, для ее возраста и ситуации Дарина держалась. Ей никогда не давали ее лет.
— Отлично выглядишь, — улыбнулся сестре Назар, а она потянулась с заднего сидения к нему, подставляя щеку.
— Ты тоже весьма и весьма, — проворковала она, когда они тронулись.
Дорогой проводили инструктаж, как себя вести на аукционе. Собственно, аукцион в его биографии тоже был первый. Не покладая рук, Дарина лепила из Назара золушку столько, сколько они были знакомы.
«Эй, я из села, а не из леса! Я кино смотрел, книжки читал, примерно понимаю!» — возмущался он.
«На рождественском приеме у мэра ты тоже примерно понимал, а я не уследила и приперся будто на дачу к отцу приехал».
«Это когда было-то!»
Когда-то в самом начале пути это было. А путь у него витиеватый. Он — прямой, как рельса, но его гнуло и ломало весь этот путь. Странно, что цел остался.
Назар долго не знал, что оказался под крылом семейства Бродецких едва подал документы на поступление в универ. Он понятия не имел, что Иван Анатольевич работает на выбранном Назаром факультете — и даже на его кафедре, и, уж тем более, не представлял себе, что в это самое время Дарина Ивановна, его сестра по отцу, будет главой приемной комиссии в том же самом универе, а его личная карточка попадется ей на глаза. Шефство над ним взяли сразу же, хоть он и не сразу заметил, да и не в курсе был, что есть какой-то подвох. Только когда по вышке в конце первого курса ему категорически не хотели ставить хотя бы трояк, несмотря на то, что Назару математика легко давалась, то проблема рассосалась как-то сама собой и очень быстро. Все знали, что у Лысяного никто просто так за собственные заслуги не сдает сам, будь он хоть богом. «Бог знает на пять, я — на четыре, а вы недотягиваете и до тройки», — говаривал Лысяный во время сессии. А тут взяло — и рассосалось. Чудо — не иначе.
На втором курсе его выбрали старостой группы, а введение в специальность читал уже старший преподаватель его же кафедры. Тогда они и встретились впервые, во время модульного контроля в октябре. Он — и Иван Анатольевич. Назар распахнул дверь в какой-то кабинет, чтобы отдать преподу зачетки, собранные в группе. А там — Бродецкий. Поднял на него глаза и замер, растерянный, будто не знал, что ему делать дальше. Не знал и Назар. Стоял несколько секунд на пороге, пялясь в лицо этого человека, и открывал для себя тот факт, что Бродецкий — здесь. Слишком близко, чтобы оставаться равнодушным. Он постарел, похудел, осунулся — но был здесь. Жив и здоров, несмотря на то, что когда-то едва не был убит собственным сыном.
«А Кныш где?» — высохшими вмиг губами проговорил Назар, чувствуя, что ему срочно надо воды хлебнуть — в горле как в пустыне.
«Ушла на перемену», — отозвался Иван Анатольевич. Тоже будто бы потусторонне.
«Я оставлю ей зачетки».
«Оставляй, вот ее стол».
Назар прошел вглубь кабинета. Выгрузил на столешницу пачку синих книжиц. И очень быстро ушел, чувствуя, как пылает лицо. Несколько дней он пытался прийти в себя, чтобы понять, что ему теперь делать. Отчисляться? Глупо после всего. Переводиться? Смысла нет, привык. Да и кафедра одна из самых сильных в стране. Зимней сессии дождаться, а там как карта ляжет? Черт его знает. А если в следующем семестре Бродецкий будет читать какой-то предмет? Или в следующем году? А если ему «повезет» курсач у него защищать? Или еще лучше — дипломную работу? А если Бродецкий сам не рад его видеть и в таком же шоке, как Назар?
Беда в том, что отныне Иван Анатольевич, как нарочно, стал попадаться ему едва ли не на каждом шагу. На парковке возле универа, в коридорах, даже в буфете. Неделю Назар продолжал делать вид, что не знает его, а Бродецкий разглядывал издалека, будто сканируя, но близко не подходил. А через неделю в универе объявили конкурс на министерский грант в научно-исследовательской части, и вопрос решился сам собой. Назар влез в эту историю, потому что хватался в ту пору за все, что двигало бы вперед, и его очень быстро включили в этот процесс. Он был рассчитан до августа следующего года, а значит, пришлось остаться.
Причина, почему он так легко прошел, так никогда и не была озвучена. С совестью его примиряло то, что выкладывался он по полной, его хвалили и вряд ли кто-то был бы реально лучше него. Отца сторонился. Боялся, что однажды им придется остаться один на один. Но тот его не трогал и никакого интереса не проявлял, отчего Назар Шамрай постепенно успокаивался. Что-то тягучее, ноющее, неприятное, похожее на чувство вины шевелилось под солнечным сплетением, но он тогда не знал, что это тоже от недосказанности. Считал, что говорить им не о чем, чужие люди. На его руках все еще кровь, а Бродецкий
