Все разбитые осколки (ЛП) - Уайльд Риа

Я задерживаю дыхание, считая в голове в надежде контролировать свой гнев, и протягиваю руку вперед, обхватив большую сумку, которую она держит, а затем осторожно вношу ее внутрь, мое самообладание висит на волоске.

— Оставайся здесь, — мой голос не выдает смертельную бурю, начинающуюся внутри меня. — Я вернусь.

— Это был не Джек, — она шепчет.

Моя голова поднимается, я снова осматриваю ее раны, засохшая кровь находится на ее лице. Я предположил, что это сделал он.

— Тогда кто? Кто, черт возьми, тебя обидел, светлячок?

— Твоя мать.

Мои глаза закрываются.

— Мне нужна твоя помощь, Атлас, — говорит она так тихо, что почти шепотом. — Пожалуйста. Я не хочу этого делать.

Мести придется подождать. Правосудию придется подождать.

Я бросаю сумку, беру ее трясущиеся руки и прижимаю к своей груди. Казалось, она сдерживала свои эмоции до этой минуты, потому что рыдания, которые она испускает, сокрушают меня. Я обхватываю ее затылок, и она крепко держит меня, а ее тело дрожит от слез. Медленно я опускаю ее на землю, притягиваю к себе на колени и просто держу, пока ее рыдания не утихнут и она не сделает глубокий вдох.

— Мне нужно, чтобы ты рассказала мне, что произошло, дорогая. Поделись мне.

— Приют, — шепчет она. — Он принадлежал моей матери. Это было дело ее жизни, ее мечта и миссия — помогать животным, это все, о чем она заботилась, кроме меня. Она была такой хорошей и доброй. У нее была эта аура, понимаешь? Она могла уговорить кого угодно помочь, она собрала для приюта столько спонсоров, что мы расширили его за пять лет, и наши показатели успеха в усыновлении… — она замолкает. — Когда она умерла, я взяла на себя всю ответственность. Я всегда там работала. И я не хотела, чтобы оно досталось кому-то другому, поскольку оно всегда должно было принадлежать мне. Я люблю его так же сильно, как и моя мать.

Я молчу, слушая, как она говорит. Я знал, что она работала в приюте, как много это для нее значило, но какое отношение это имеет к ее нынешней ситуации?

— Приют уже некоторое время пытается привлечь новых спонсоров, и с тех пор, как умерла моя мать, мы потеряли многих благотворителей, которые так и не продлили свои контракты по истечению срока их действия. Я пыталась, — ее голос надломился, — но это так чертовски тяжело вернуть его в то положение, в котором оно было у моей матери. В данный момент я могу продолжать это делать и могу платить своим сотрудникам, но у меня заканчивается время. Заканчиваются деньги.

— Твой отец спонсирует приют, не так ли?

Она кивает.

— Да, но он тянет с выплатами, потому что его собственный бизнес терпит неудачу.

По крайней мере, это я знал. Я заглянул в его компанию в тот день, когда нанес ему визит, и она не просто переживала трудности, она была на грани полного разрушения. Я был уверен, что она не продержится еще один год, не без поддержки губернатора в обмен на Эмери как жену его сына.

— Он сказал мне, что откажется от выплат, если я не соглашусь выйти замуж за Джека, — я напрягаюсь от ее слов.

Этот чертов подонок. Я бы его тоже убил!

— Я не видела другого выбора, — Эмери продолжает, игнорируя мою внезапную вспышку ярости. — Но если я выйду замуж за Джека, то стану новой игрушкой для битья, которую убьют. Может быть, не скоро, но со временем. Я не хочу этого делать. А теперь квартира продана, и мне говорят, что я должна переехать к нему, а я просто… я просто не могу.

Я должен был что-то сказать в тот момент, рассказать ей о том, что я сделал, но вместо этого из меня вырываются слова…

— Ты не переедешь к нему, — рычу я, сжимая руки. Моя. Она была, черт возьми, моей! —Тебе нужна моя помощь, Эмери?

Она слегка кивает.

— У меня больше никого нет.

***

Я останавливаю машину в круглом дворе рядом с фонтаном перед большим домом на вершине скалы, который Габриэль и Амелия называли своим. Вид был поразительным: мили океана были доступны вашему взору, а с другой стороны был обзор город. Этот дом был замком, который смотрел на все это. Была причина, по которой Сэйнты владели городом и делали это в течение очень долгого времени.

— Где мы? — Эмери смотрит на дом, а затем на вид, сжимая рукой горло. Я немного обработал раны на ее лице, но мне хотелось, чтобы Девон, семейный врач, их осмотрел.

— Это дом Габриэля и Амелии.

— Габриэля? — ее глаза расширяются от ужаса.

— Тебе нужна моя помощь, Эмери, вот тут-то она и начинается. Начнем с качественной обработки ран на твоем лице.

— Тогда зачем сюда приезжать? Почему бы не поехать в клинику?

Я хватаю ее за руку и осторожно уговариваю идти за собой. Она неохотно следует за мной, шаркая носками ботинок по гравию.

— В клинике нет Девона.

— Все не так уж и плохо, — бормочет она. — Мне не нужно обращаться к врачу. Я не думаю, что мне следует здесь находиться.

Дверь открывается прежде, чем мы достигаем верхней ступеньки, и Амелия стоит там, прижав Линкольна к груди и прищурив глаза. Я целую ее в щеку и прохожу мимо нее дальше в дом, оборачиваясь на Эмери.

— Заходи, Эмери, — тихо приказываю я.

— Все в порядке, — тепло улыбается ей девушка. — Я Амелия.

Широко раскрытые глаза Эмери бросаются на меня, и я добавляю:

— Жена Габриэля.

— Э-э, Эмери, — она пожимает протянутую руку той, которую я не держу. Амелия не упустила из виду этот факт. На ее губах появляется застенчивая улыбка.

— Девон ждет в кабинете, — говорит она мне.

Эмери следует за мной, замечая все, что видит: мужчин, расставленных вокруг дома, большое фойе и длинные коридоры, запах домашней еды, доносящийся из кухни.

— Садись, — говорю я ей, кивая Девону, который ждет на диване со своими принадлежностями.

Для меня здесь ничего не было в новинку. Это было моим домом с самого детства, и мне потребовалось время, чтобы к этому привыкнуть, но теперь это все, что я знаю.

Она сидит неподвижно, сжав руки в кулаки на бедрах.

— Кто она? — шепчет Амелия.

Я ухмыляюсь, отвечая:

— Моя сводная сестра.

Рядом с моим ухом раздается вздох, но я не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на выражение шока, которое, я знаю, будет на лице Амелии, или на обвинения, которые наверняка тоже будут там. Они не могли понять, не могли знать, что когда она была со мной, у меня не было ощущения, что я тону. Я не чувствовал, что ненавижу себя настолько сильно, что едва могу спать по ночам.

В моей голове было опасное место, и я заслужил эту боль. Я хотел этого, чтобы напомнить себе о том, что я сделал, но я также желал освобождения, когда казалось, что я не могу дышать самостоятельно.

— Атлас, ты…

Шипение боли Эмери заставляет меня подойти ближе, прерывая Амелию, прежде чем она успевает закончить свой вопрос. Девон промывал порез на губе какой-то сильно пахнущей жидкостью, а Эмери зажмурила глаза. Он поднимает бровь, отмечая охватившую меня агрессию.

— С ней все в порядке, — говорит Девон. — Просто немного печет.

— Ей нужны швы? — спрашиваю я.

Моя мать. Моя чертова мать, Мария, сделала это с ее лицом. Девушка рассказала мне историю и причину. Рассказала, что она сделала, чтобы заставить выйти ее из себя. Мне нужно навестить маму.

— Нет, — говорит Девон, концентрируясь на порезе на губе и припухлости вокруг. — Раны не глубокие и должны зажить без каких-либо рубцов, но какое-то время будет чертовски больно.

Эмери кивает.

— Спасибо. — Девон изучает ее лицо, смягчаясь так, что мне это чертовски не нравилось. Я мог бы думать, что она моя, но было ли это на самом деле? Нет. Нет, это не так.

Она нежно улыбается ему, и прежде чем я сделаю что-нибудь глупое, например, заявлю права на нее прямо здесь, на диване, я выбегаю из комнаты, проносясь мимо Амелии в поисках Габриэля. Я нахожу его в кабинете, читающим что-то на своем ноутбуке.

— Я убью их, — рычу я, и дверь позади меня с громким стуком захлопывается.

Габриэль просто смотрит на меня, а затем медленно опускает крышку своего ноутбука и встает, подходя к бару с алкоголем и не говоря ни одного гребаного слова, он наливает виски в два хрустальных стакана и протягивает один мне.