Развод. Ты предал нашу семью (СИ) - Арина Арская
— Давай, мать, — решительно смотрит на меня. — Сопли не распускай.
Отступаю, подхватываю пиджак и выхожу. Перед глазами все плывет. Не распускать сопли?
А я вот хочу соплей, слез и криков.
Мне надо на воздух. Подставить лицо под холодный ветерок, собраться с духом и только потом вернуться к врачу, который подтвердит слова узистки.
Я жду двойню.
Несколько поворотов. Плетусь мимо регистрационной стойки, милая девушка-администратор клиники говорит:
— Хорошего дня.
— Я еще вернусь. Мне надо подышать…
В дверях сталкиваюсь с худой женщиной, тихо извиняюсь и выхожу на крыльцо.
И не сразу понимаю, что в нескольких шагах от лестницы стоит Глеб, спрятав руки в карманы.
— Вот черт… — короткий смешок, и я прикладываю ладонь ко лбу.
— Рассказывай, — смотрит на меня в напряженном ожидании, переводит взгляд на бумажки в моей руке и делает шаг к лестнице. — Нин. Ты чего молчишь?
Глава 27. Это лирика
— Нина…
Явился. За такси, что ли, проследил?
Каков мерзавец.
Обрюхатил студентку. Но это ладно.
Он одарил меня двойной радостью.
Это что вообще такое! В сорок пять лет после подозрений на рак простаты так четко выстрелить в меня и пробить гормональную защиту.
Вот это наглость.
И только он мог так меня нагнуть.
Сволочь.
— Нина, — в его глазах пробегает тревога.
Вот же бык-осеменитель. Ни стыда, ни совести. Я согласна была на одного, а он меня на двух развел.
— Нина… Только не говори, что ты…
Я спускаюсь на несколько ступеней, сворачиваю заключение узистки в трубочку. Ветерок треплет мне волосы и насмехается над моей удачливостью.
— Ты… козлина, Глеб… — еще на пару ступеней ближе к нему.
Настороженно вскидывает бровь.
— Нин…
Я молча кидаюсь к нему и я в ярости избиваю бумажной трубочкой. Он уворачивается, а я продолжаю его остервенело лупить. По лицу, плечам, рукам.
— Знала бы, что ты мне такое приготовишь, то замуж бы за тебя не вышла!
— Нина!
— Заткнись!
Бац-бац-бац!
По лбу, по щекам, по макушке.
— Я не смог не приехать! Нина!
— Да лучше бы тебя кастрировали! Самец чертов!
Ловко уворачивается, резко отступает в сторону и возмущенно смотрит на меня.
Конечно! Я же на святое покусилась! На его фаберже! Как я посмела такое сказать?!
— Я должен быть тут!
Бросается ко мне, вырывает смятую трубочку из моих рук, когда я опять замахиваюсь, и рычит:
— Тихо!
— Пошел ты! — злобно взвизгиваю на него и толкаю в грудь.
Оторвать бы ему его бубенцы и закопать в клумбе.
Выдыхаю через нос, шагаю к лавочке и сажусь. Дышу тяжело. В пиджаке жарко, по шее скатывается капелька пота.
На крыльце притаились две женщины. Прижали сумочки к груди и переводят взгляды с меня на Глеба и обратно, ожидая продолжения моего отчаяния.
— Тут не на что смотреть!
Из меня так и прет агрессия. Я готова и на этих двух незнакомок кинуться с кулаками. Меня рвет на части.
И это не печаль, ни сожаление, ни страх.
Это дикая злость.
Глеб расправляет бумажную трубочку, рассматривает снимки узи, аккуратно отворачивает их и вчитывается в строчки.
Женщины на крыльце ждут. И кажется, что даже не дышат.
Скоро весна расцветет зеленью, теплом и солнцем. И под этим солнцем я буду злая, беременная и с сильным токсикозом. От запаха цветущих деревьев и кустов меня будет мутить.
Глеб хмурится, пробегает вновь глазами по строчкам, и одна женщина не выдерживает.
— Да что там?!
Он поднимает взгляд, потом опять перечитывает заключение и сглатывает. Его кадык плавно перекатывается под кожей.
— Да елки-палки! — женщина перекидывает сумку через плечо, торопливо спускается к Глебу и заглядывает в заключение.
— Ну? — испуганно отзывается вторая женщина. — Все плохо? Божечки…
— Да тут двойня! — первая женщина охает и хлопает Глеба по плечу. — Поздравляю, папаша! — замолкает на секунду и уточняет. — Ты же папаша, да?
— Я, — Глеб кивает и переводит на меня обескураженный взор. — Двойня?
— А я уж думала, ты помирать собралась, — первая женщина смеется, глядя на меня с теплотой, а затем обращается к подруге, — пошли, Катюх. Это нам хороший знак. Я тебе точно говорю.
— По лотерейному билетику купим, — та перескакивает ступени через одну, — если знак хороший?
— Да что ты на меня так смотришь?! — повышаю я голос на Глебя, который выпал из реальности. — Это ты постарался! Не ветром же задуло!
— Нина, — шепчет Глеб, шагает к лавочке и медленно садится рядом. Повторяет, как одурманенный, — Нина.
— Что?! — рявкаю в его лицо.
— У нас будет двойня, — шепчет он, завороженно вглядываясь в мои глаза.
— У нас разговор шел об одном ребенке, Глеб. Слышишь? Не о двух, — рычу я. — И ты, сволочь, специально.
Поддается в мою сторону в попытке обнять, и я цежу сквозь зубы:
— Нет, Глеб. Мне твои телячьи нежности не нужны. И ты не тут должен быть. И у нас все идет по старому плану. Ничего не поменялось. Рожу двоих, если не сдохну, конечно. И я твои ромашки в газетке, Глебушка, точно тебе в жопу засуну. Так глубоко, что придется идти к проктологу, но даже он тебе не поможет. Ты моих соплей боялся? Да? Соплей не будет, — хватаю его за галстук и тяну к себе, — да я тебя просто убью при гормональной вспышке. Поэтому ты подумай. Может, ты свалишь к молодой и перспективной студентке?
Выхватываю из его рук заключение, поднимаюсь и шепчу:
— И сгинь сейчас, Глеб, с моих глаз. Я тебя очень и очень прошу.
— Ты была права, Нин, — он улыбается и встает, не спуская с моего лица взгляда, — у меня будет пять детей.
— Катись отсюда колбаской.
— Я люблю тебя, — касается моего подбородка, но я отшатываюсь и иду твердым шагом к рыльцу.
— Все это лирика, мой милый! — голос у меня звенит стальным гневом. — Твоя любовь потеряла ценность!
Глава 28. Честный человек
— Да что происходит? — шепчет Анастасия, прижав к полной груди кастрюлю.
Она с этой кастрюлей в углу за столом сидит уже минут двадцать. Они с Надей похожи, только ее мать поплыла вширь. Возможно, после родов.
— Да отпусти меня! — раздается визг нади из прихожей. — Козел!
— Надя?! — Анастасия подскакивает.
— Села, — цежу я сквозь зубы.
Анастасия медленно опускается на табуретку с круглыми глазами. В кухню врывается Надя, а за ней следует Ярик. Один из моих ребят из службы безопасности. Рожа у него, конечно, может любую бабульку загнать в могилу. Квадратная, в рытвинах, нос — картошкой, а сам здоровый, как медведь. Уродливый медведь, которого знатно потаскала жизнь.
— Господи, — сипит Анастасия.
Надежда же замирает, увидев меня.
