Всегда только ты (ЛП) - Лиезе Хлоя

Непрошеный образ того, как Фрэнки шепчет мне на ухо что-то итальянское, пока её прикосновение творит чудеса с моим телом, практически ослепляет меня, появившись в моём мозгу — фантазия, у которой так же мало шансов на будущее, как у умирающей звезды, что проносится по небу.

Я моргаю, выдёргивая себя из этих мыслей.

— Это… впечатляет.

— Пацца тоже итальянка, — бодро говорит Фрэнки, наклоняясь, чтобы поцеловать морду собаки. — Ну, имя у неё итальянское. Означает «сумасшедшая». Потому что в щенячьем возрасте она была абсолютно безумной… то есть, прям на уровне психоза. Она была как кролик-энерджайзер… — взгляд Фрэнки возвращается ко мне, и она хмурится. — Ты точно в порядке, Рен? Пожалуй, ты не подписывался на такое, когда предлагал подвезти меня до дома, да?

— Фрэнки, я рад принять тебя здесь. Ну, то есть, я не рад, что твой дом ограбили, — я вздыхаю и тру лицо.

Её губы изгибаются в улыбке.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — тихо говорит она.

— Верно. Давай пойдём внутрь, — я делаю шаг в её сторону, тянусь к тяжёлой сумке, оттягивающей её плечо, но Фрэнки вскидывает руки.

— Подожди, Рен! Пацца привыкла охранять территорию… — её голос стихает, когда собака приближается ко мне, нюхает мою ладонь и проводит языком прямо по костяшкам моих пальцев.

Я стою неподвижно, наблюдая, как Пацца тычется в меня носом и издает тихий скулящий звук. Затем она поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, склонив голову набок.

— Ты ей нравишься, — тихо говорит Фрэнки.

Я отвожу взгляд от Паццы и смотрю на Фрэнки.

— Она кажется дружелюбной собакой. Разве ей не все нравятся? Помимо курьера.

— Неа. Она держится настороженно со всеми, кроме Ло и Энни. Нормально принимает Тима, начинает привыкать к Миа.

— Ну, для меня это честь, — я чешу Паццу за ухом и улыбаюсь ей. — Приятно быть частью такого клуба.

Когда я поднимаю взгляд, Фрэнки с любопытством наблюдает за мной, и её губы изгибаются в лёгкой улыбке, но тут её прерывает неохотный зевок.

— Пошли, Франческа. Давай уложим тебя и Паццу баиньки.

***

Я просыпаюсь рано, от тусклых лучей восходящего солнца. В доме тихо. Ни цокота собачьих когтей, ни тихих звуков, которых я мог бы ожидать от проснувшейся Фрэнки. Натянув спортивные шорты и футболку, я прохожу мимо гостевой спальни, где я её устроил. Дверь закрыта.

На кухне я замечаю, что моей кофемашиной Nespresso пользовались, и в раковине лежит одинокая ложка, оставившая под собой маленькую лужицу карамельного цвета. Кофе с молоком. Именно такой, какой любит Фрэнки. Сливки, если есть под рукой, и одна ложка сахара.

Тот факт, что я это знаю, делает меня похожим на сталкера. Но когда испытываешь безответные чувства к женщине на протяжении трёх с лишним лет, не имея уместной возможности пообщаться с ней за пределами работы так, чтобы не вызвать подозрений, то ты начинаешь подмечать каждую деталь, когда вы вместе.

Тихий лай собаки доносится с берега. Я иду на звук, открываю раздвижные двери на террасу, и меня встречает вид, к которому хотелось бы заранее подготовиться.

Фрэнки в штанах для йоги и очередной безразмерной толстовке. Она стоит босиком на берегу и бросает мячик Пацце, которая проносится по утоптанному песку, затем проворно хватает мячик из пенных волн, накатывающих в её сторону. Ветер подхватывает тёмные волосы Фрэнки, развевая их чернильными лентами, сияющими в рассветных лучах. Солнце уже чуточку выступило над водным горизонтом и освещает её щёки и чуточку курносый носик.

Её улыбка лёгкая, мысли как будто витают далеко.

Лицо Фрэнки редко озаряется таким тёплым выражением. Чаще всего её губы жёстко поджаты. Парни шутят об этом, называют её Фрэнк Ворчун. Но я никогда не воспринимал её так. Она серьёзная. Не тратит время на ерунду. Но женщины часто думают, что им надо быть такими, чтобы их уважали на работе, чтобы мужчины не воображали себе всякое и не переступали границы.

А ещё у неё артрит. Похоже, она не испытывает постоянный дискомфорт, но я понимаю, когда ей больно, и нельзя сказать, что это бывает редко. Я бы тоже не расхаживал с постоянной улыбкой, если бы моё тело так болело.

Хотя так и не поверишь, что воспаление вредит суставам Фрэнки, когда она швыряет мяч по воздуху в стремительной подаче. У меня вырывается невольный одобрительный свист, и её голова удивленно поворачивается ко мне.

Затем случается самая странная вещь на свете. Вокруг её глаз образуются морщинки. Губы растягиваются в широкой улыбке. На щеке появляется ямочка. И моё сердце буквально выскакивает из груди. Она, кажется… рада меня видеть.

Я впитываю это чувство как изголодавшийся жадина. Такой взгляд бывает раз в жизни. Потому что Фрэнки обычно бурчит приветствия. Бегло машет рукой без зрительного контакта. Конечно, я знаю, что она уважает меня, ожидает, что я буду достойным человеком во всём, что касается нашей работы, но это?

Это новое. Редкое. Нервозность скручивает моё нутро, когда я робко поднимаю ладонь.

Она в ответ поднимает свой термос с кофе и кричит:

— Иди сюда уже! Я не могу вечно бросать этот мяч!

Пробежавшись по песку, я забираю мячик у Паццы, когда она вновь подбегает с ним. Затем швыряю его так, что он описывает высокую арку в воздухе.

Фрэнки наблюдает и щурит глаза.

— Позёр, — бормочет она в термос перед тем, как сделать глоток.

— Сказала женщина с убойной софтбольной подачей.

Она косится на меня.

— Ты видел, да?

— Видел. Ты что-то от меня скрывала, Зеферино?

— Едва ли, — она снова отпивает кофе. — Я не играла в софтбол с одиннадцатого класса, ещё до того… — очередной глоток кофе. — Много времени прошло. И это адски больно. Как я не вывихнула локоть при такой подаче, ума не приложу.

Когда Пацца возвращается, я любовно треплю её по боку, затем снова бросаю мячик.

— Ну, похоже, ты не растеряла навыки.

Фрэнки бросает на меня косой взгляд. Её щёки слегка розовеют, после чего она отводит глаза.

— Спасибо.

Между нами воцаряется молчание, но я не возражаю. Я вырос в хаосе (наша семья состоит из семи братьев и сестёр и двух занятых родителей) и умею в нём ориентироваться: орать достаточно громко, чтобы быть услышанным, толкаться, дразнить и воевать за внимание. Но прожив два года в своём доме на пляже (в этом большом доме, который однажды, надеюсь, обрастёт полным любви хаосом вроде того, в котором я воспитывался), я научился наслаждаться тишиной. Так что я слушаю, как волны разбиваются о берег. Я любуюсь тем, как ветер треплет волосы Фрэнки, а над водой расстилается рассвет. И всё это кажется необъяснимо правильным.

— Зензеро.

Я прихожу в себя.

— Я пялился. Прости. Ты такая красивая, когда тебя сзади освещает рассвет… в смысле, это чисто платоническое заявление… — мой голос обрывается, румянец обжигает щеки.

Фрэнки улыбается мне.

— Не волнуйся. Ты всё равно милый, даже если спотыкаешься на каждом слове, мистер Спокойный, Хладнокровный и Счастливый.

Я хмуро смотрю на неё.

— Вот как ты меня видишь?

Скорее уж, Сумасшедший и Безумно Влюблённый.

Она пожимает плечами и переключает внимание на Паццу.

— Я начинаю понимать, что в тебе есть нечто большее, помимо ослепительной улыбки.

— И что же?

Пацца несётся в нашу сторону и тормозит на песке, бросая мяч к нашим ногам. Склонив голову, она смотрит на нас обоих, счастливо свесив язык набок.

Фрэнки подхватывает мячик с песка, легонько подбрасывает в воздух и ловит, шагая рядом со мной.

— Застенчивый, чудаковатый, милый. Мне заранее жаль всех женщин Лос-Анджелеса, когда это станет известно общественности, Рен.

— Погоди, — я спешу догнать Фрэнки, что вовсе не сложно. Утром она двигается медленнее. Она также не использует трость, поэтому бережёт левую ногу и идёт осторожно. — Фрэнки, позволь пояснить, я хочу, чтобы моя личная жизнь оставалась только между мной и моими друзьями.