Правила обманутой жены - Евгения Халь
— Моя прелесть!
Платон всегда делал наброски карандашом. В черном грифеле была правда жизни. Карандаш — самый жестокий инструмент художника. Кисть не так прямолинейна. Она может сгладить неровную линию, соврать, как старый и верный друг. Карандаш беспощаден в своей критике: все недостатки натурщицы сразу видны. Но зато и достоинства подчеркнуты.
Платон сел в удобное кресло, положил на колени альбом, взял любимый черный карандаш и начал делать наброски. Один, два, три — листы падали на пол, скомканные его безжалостной рукой. Всё не то. Всё не так! Важно другое: он начал рисовать. Упоенный этим забытым кайфом, он не заметил, как в мастерскую прокрался серый зимний рассвет. Карандаш выскользнул из рук, и Платон заснул.
Надя
Дима не вернулся домой ночевать. Я не спала всю ночь. Несколько раз набирала его, но он не отвечал. Так и заснула с телефоном в руках и горечью измены на губах. Утром, конечно, встала с синяками под глазами. Наскоро оделась: светлые брюки и широкий свитер. Чуть не всплакнула, вспомнив свои любимые джинсы, с которыми безжалостно расправилась Соломоновна. Волосы подняла наверх, заколола на одну шпильку. Люблю шпильки, хотя все давно носят заколки. Есть в них какая-то милая и уютная архаичность.
Потом посмотрела на себя в зеркало и поняла, что так не выглядит личный помощник владельца крутой галереи. Тяжело вздохнув, я разделась. Открыла давно забытое отделение шкафа, в котором висели узкие юбки и наглаженные блузки. Выбрала черную юбку-карандаш, белую блузку и чёрные ботильоны на тонких каблуках. Волосы разделила на пробор и убрала в узел на затылке. Последний штрих: жемчужные серьги-вкрутки и немного духов. Зимой можно позволить себе сладкие «Роберто Кавалли».
Я разбудила Сережу и накрыла стол к завтраку. Сыночек удивленным взглядом окинул мою одежду.
— Не привык, милый? — я поцеловала теплые вихры на макушке. — Твоя мама тоже может быть красивой.
Пока он завтракал, я размазала по лицу капельку жидкой пудры. Просто чтобы скрыть синяки под глазами. Мазнула тушью по ресницам и накрасила губы светлой помадой. Как же тяжело выглядеть хорошо, когда на душе тоскливо и хочется в пижаме забраться под одеяло.
Я отвезла Сережу в школу. Занятия в элитной спецшколе сына начинались в восемь. Часы показывали без десяти восемь. У меня ещё был целый час, потому что галерея Платона была неподалеку. Минут пятнадцать езды. Нужно настроиться на работу.
Я бесцельно каталась по улицам, держась в районе галереи. Жутко хотелось кофе, но все кофейни еще были закрыты. Неудивительно: это Патриаршие, здесь рано не встают. Ехать в другой, не такой помпезный район, мне не хотелось. Встану в пробку — опоздаю в первый рабочий день.
Не знаю как, но внезапно я очутилась неподалёку от ресторана «Адель», который принадлежал любовнице моего мужа. Возле входа была припаркована машина Димы. Неужели он всю ночь провел с ней в ресторане? Мне стало жарко. Тяжело дыша, я опустила стекло. Оно задребезжало. С месяц уже как стекло заедает, но на ремонт нет сил и времени. Раньше Дима всегда отвозил мою машину в сервис, но теперь ему явно было не до нее.
Откуда-то сверху послышался женский смех. Я подняла голову и обомлела. На крошечном балконе второго этажа старинного особняка, облокотившись о миниатюрный столик, сидела она, любовница моего мужа. Рядом, едва вмещаясь на балкончике, развалился на стуле Дима. Значит, она живет в том же доме, в котором находится ее ресторан. Я пригнулась и тихо дала задний ход. Отъехала на несколько метров и припарковалась так, чтобы видеть всё, что происходит на балкончике. С расстояния было видно лучше.
Дима взял со столика изящный медный кофейник причудливой формы, налил кофе в крошечную чашку, поцеловал любовницу. Потом взял с подноса на столике круассан и поднес к ее губам. Она шутливо ударила его по руке и отвернулась, Он привлек ее к себе, развернул и втиснул круассан между губ. Она засмеялась, запрокидывая голову, откусила кусочек круассана и поймала губами палец Димы.
Дима наклонился к ней, провел пальцем по подбородку, вытирая шоколадный крем, облизал пальцы, откусил кусок круассана, положил руку на затылок любовницы, запрокинул ее голову и прижался губами к ее рту. Я закрыла рот рукой и застонала от невыносимой боли. Это была его любимая фишка: целовать и одновременно кормить сладким. Дима от этого сильно заводился. Любовница не сопротивлялась. Она вся обмякла в его объятиях. Дима взял ее на руки, ногой отпихнул стул и понес в комнату.
6 глава. Особый вид мазохизма
Я заплакала, размазывая тушь по лицу. Воображение терзало сердце, рисуя картины их страстной любви. Я буквально чувствовала дрожь Димы, слышала стоны его любовницы. Крик рвался из горла. Дрожащей рукой я открыла бардачок, выхватила перчатки и закусила их, чтобы не завыть во весь голос.
Не знаю, сколько я сидела в машине и ревела. Но вдруг из подворотни рядом со входом в ресторан вышел Дима и сел в машину. Я пригнулась, чтобы он меня не заметил. Но не удержалась и все же приподнялась посмотреть на него, одновременно лихорадочно придумывая, что ему соврать, если муж меня заметит. Но это не понадобилось. Дима сейчас не заметил бы даже конец света. На его губах играла сытая и счастливая улыбка. Мой угрюмый и вечно нахмуренный муж сиял от счастья. Я давно не видела его таким. Даже не вспомню, сколько лет.
Дима проехал рядом со мной и скрылся из виду. Из подворотни вышла любовница моего мужа и открыла ресторан. Через несколько минут туда начали сползаться сонные официанты. Я наскоро привела себя в порядок, вышла из машины и зашла в ресторан. Что я делаю? Это какой-то особый вид мазохизма?
Боже! Ноги сами принесли меня сюда. Любовница моего мужа бродила по залу, задумчиво поправляла салфетки на столиках, выравнивала стулья и счастливо улыбалась. После такой ночи я бы тоже улыбалась. Еще помню, на что способен Дима.
Идиотка ты, Надя!
