Закрытое Сердце (СИ) - Вэй Натали

— Иди на хрен.

— Что ты сказал щенок?

— Иди. На хрен. — чеканю я.

Он подлетает ко мне и хватает меня за грудки больничной одежды, ребра простреливает дикой болью. Мать всё это время тихо стоявшая в углу наконец — то превращается из статуи в человека и начинает причитать и махать крыльями, как курица — наседка.

— Дорогой, пожалуйста, успокойся, он просто не в себе. У него сотрясение. Отпусти его, пожалуйста, пошли милый.

Мне противно слышать её голос. Как всегда, она на его стороне. Чтобы он не делал, чтобы он не говорил.

Радует, то, что они наконец — то убираются из моей палаты, оставляя меня один на один с собственными демонами.

***

Когда я начинаю проваливаться в спасительную дрему, дверь приоткрывается и в палату вваливается Азалия. Я недовольно вздыхаю, только психолога мне тут не хватало.

— Привет. Вижу ты безумно рад меня видеть, — мило улыбаясь, язвит она. Стерва. Предпочитаю промолчать на её выпад.

— А здороваться тебя не учили? — продолжает она.

— Чего надо? — сухо спрашиваю я.

— Пришла справиться о здоровье своего братика и вижу: лежит, дерзит, значит жить будет.

— Можешь валить, я не нуждаюсь в твоём сочувствии.

— Я уйду, мне вот только интересно, а совесть тебя совсем не мучает? — она заглядывает в мои глаза. Что она пытается в них увидеть?

— А должна?

— Не знаю. Это не я чуть не угробила себя и семнадцатилетнюю девчонку, — равнодушно припечатывает она.

— Чего ты этим добиваешься? — напрямую спрашиваю я.

— Хочу знать осталось ли в моём брате хоть что-то человеческое.

— Вали отсюда, я устал и не хочу тебя видеть.

— Я уйду, вот только ответь мне: ты понимаешь, что достиг самого дна? Дальше опускаться просто некуда. Понимаешь это? Ты чуть себя не угробил! — она срывается на крик. Тем самым показывая, что я ей не безразличен. Возможно это единственный человек во всём мире, который искренне за меня переживает.

— Вали я сказал, — шиплю в ответ.

Она уходит, громко хлопнув дверью, а я остаюсь в оглушительной тишине.

Через пару часов сестра снова вваливается в мою палату. Хочу наорать, но, взглянув на её выражение лица, осекаюсь. Слишком бледной она выглядит, а глаза светятся огромными плошками на пол — лица.

— Папа умер. Инфаркт, — произносит она и начинает рыдать.

Я чувствую беспросветную дыру в месте, где должно быть сердце. Сколько раз я представлял себе, что он наконец-то умрёт, но сейчас всё кажется таким бессмысленным.

Его больше нет, а я не знаю как с этим жить.

Глава 25

Глеб. Воспоминания.

А давай сыграем в игру,

Ты сломаешь мне жизнь.

А потом я вырасту,

И нет, не сломаю твою.

Наученный горьким опытом,

И не видящий другого примера.

Я нечаянно отравлю жизнь твоим внукам.

Своим детям.

— Когда ты станешь нормальным!? Когда? — эмоционально кричал молодой мужчина на мальчика четырёх лет. От этих слов ребёнок сжался и стал выглядеть совсем крошечным. Неосознанно или хуже того осознанно этот мужчина давал своему ребёнку установку о том, что он ненормальный, не такой, как надо, неудобный.

Отец отшвырнул от дверцы блестящего автомобиля мальчика и закрыл машину. Ребёнок упал. Мужчина быстрым шагом направился к дому. Мальчик заплакал, но быстро понял, что его не собираются поднимать и успокаивать, вскочил с земли и кинулся за отцом.

— Папа, папа-а-а! — кричал малыш, но отец ни разу не обернулся.

***

Гнетущее, давящее чувство, когда ты не можешь переступить порог собственного дома. Потому что всё твоё тело сковывает страх предстоящей встречей с отцом. Ты словно задыхаешься от его жестокости и полного безучастия и безразличия родной матери.

Я бесконечное количество раз задавал себе один и тот же вопрос: как вышло так, что люди, которые должны были стать крепостью, дарить чувство защищённости в реальности выбивали почву из-под ног и превращали возвращение домой в настоящую каторгу.

Я не был слепым и видел, что может быть по-другому. Видел, как к другим одноклассникам относились их отцы. Слушал их восторженные рассказы об очередных отлично проведённых выходных с родителями, как они дружно катались на лыжах или жарили шашлыки во дворе дома, строили крепость из снега.

Слушал и тихо ненавидел их за то, что они могут быть такими беззаботными, за то, что они могут быть детьми. Я при любой возможности ввязывался в драку с одноклассниками, словно мстил своему отцу, через боль причиняемую другим людям. И каждый раз был жестоко наказан за отвратительное поведение в школе. Замкнутый круг.

***

Злость.

Она отравляет. Застилает глаза, притупляет действительность. Разгоняет пульс, учащает дыхание. Медленно скользит верным ядом по венам и распаляет тело на поступки, о которых потом будешь сожалеть.

Обида.

Она пожирает, точит изнутри и стягивается неприятным комом в горле. Обида позволяет жалеть и оправдывать себя.

Как часто я испытывал то одно, то другое чувство? Не знаю, кажется, всю свою жизнь, сколько себя помню. Злость, обида и ненависть шли рука об руку толкая меня на поступки которым нет оправдания.

Я невротик.

Как говорит мой психотерапевт: признать наличие проблемы это огромный шаг на пути к её решению. Не знаю почему, но эта женщина располагает и вызывает доверие. Азалия выбрала лучшего специалиста. А я решил довериться своей сестре. После смерти отца я находился в ужасном психологическом состоянии, да и авария оставила свой след. Друзья, которые ни разу не позвонили с целью узнать о моём здоровье, а лишь спросить скоро ли я начну появляться на их тусовках. Мать навестившая меня в больнице всего один раз, в её глазах было столько боли и укора, что лучше бы она не приходила. Только Азалия не давала мне окончательно скатиться на самое дно пропасти.

Сестра. Как много кроется за этим словом. Бесконечная поддержка, забота, искренняя заинтересованность.

Она всегда была самым светлым человеком в нашей тёмной семье. Лучиком солнца.

В детстве я завидовал ей из-за того, что она была девчонкой, и с неё отец не требовал так, как с меня и не наказывал как меня. Большая часть его жестокости доставалась мне, а ядовитое недовольство доставалось моей матери, но она терпеливо сносила все унижения. Можно сказать, что Азалию он почти что любил.

Я завидовал её свободе. Сестра очень часто гостила у бабушки. Она при любой удобной возможности сбегала из дома. Меня же отец держал при себе, воспитывая из меня своего наследника, и к бабушке я ездил только по праздникам вместе с родителями.

Именно из-за того, что сестре удавалось проводить много времени с родителями нашей матери она выросла тем, кем выросла. Потому что бабушка была добрейшим человеком.

Мне было странно наблюдать, как на мои агрессивные выпады сестра давала сдачу, но всё равно относилась ко мне по-человечески. Сколько бы я ни провоцировал и ни обижал её, пытаясь вскрыть в ней гнилое нутро, увидеть отражение себя, но она была другой.

Мой характер сформировало детство.

— Когда ты станешь нормальным? — кричал отец, покраснев от напряжения. — Когда я тебя спрашиваю?

Я не знал, что ответить. Я боялся не угадать с ответом и поэтому молчал, но это лишь сильнее злило его.

— Да лучше бы ты умер, чем он! — выплюнул он. Его лицо перекосила злобная гримаса.

Когда я услышал эти слова впервые, я почувствовал острую боль, словно в мою плоть вогнали нож по самую рукоятку. Обида, непонимание заполнили меня до предела.

Ведь я стоял перед ним живой, а брата больше не было. Родной отец говорил мне слова от которых хотелось плакать, но мужчины не плачут. Он выплёвывал едкие фразы, не думая о том, что я чувствую. Лишь взращивая и лелея свою боль.

Я никогда не был таким, как брат. С его слов он был послушнее, умнее, уравновешеннее.

— Встал в угол! — рявкнул отец.

Я выполнил его приказ, сохраняя внешнее спокойствие, но содрогаясь внутри оттого, что меня ждало.