Мы носим лица людей - Тори Ру
– Чувак, отвали! – тихо говорит Макс. – Я и есть ее парень.
Задев Ротена плечом, он вываливается из кухни, а оставшиеся в ней личности мгновенно трезвеют.
* * *Домой мы заявились, когда светало, и от бабушки получили страшно.
Но Макс поверг ее в шок: сразу направился к кладовке и смиренно вытащил оттуда раскладушку.
Глава 27
Голова кружится, кислая тошнота подступает к горлу, глаза режет от нестерпимо белого цвета неба за окном. Подняться с кровати нет сил – два вязких мучительных часа сна перед глазами множились изматывающие фракталы, подобия подобий подобий подобий…
Тру пальцами веки, порез на ладони щиплет. В памяти оживает вчерашний вечер.
– Кома, я знаю тебя сто лет, я не хочу сказать, что ты извращенец и все такое, но это ненормально. Это даже для тебя чересчур! – внушал Максу на балконе Ли, а мы с Ротеном сидели на диване и делали вид, что не слышим беседы. – Чувак, послушай, не надо с ней так поступать…
– Это вообще не твое дело. Если она попросит, я отвалю. А пока не лезь, Ли! – психовал Макс.
Ротен поднял на меня глаза, пристально разглядывая, и покачал головой:
– Дело ваше, но… Может быть, это скоро пройдет?
– Нет! – ответила я твердо.
Прощание проходит без традиционных воплей и подколов – в прихожей мы молча натягиваем шапочки, а ребята странно на нас смотрят.
…Господи, как болит голова… Подношу ладонь к глазам – вокруг подсохшего пореза запеклась чья-то кровь. Моя кровь. Даже если она принадлежит Максу – она все равно моя.
Вчера, прямо из маленькой квартиры Ли, нас с Максом выбросило в другое измерение – он собирался меня поцеловать, а я готова была позволить ему сделать это.
* * *На кухню, откуда доносятся звуки перепалки, я выползаю лишь к полудню. Происходящее в ней напоминает сцену допроса, в которой Макс выступает в роли подозреваемого, а бабушка – в роли плохого полицейского.
– Недосып и похмелье – здравствуй, утро! – хрипло приветствует меня взъерошенный Макс и выдвигает из-под стола табурет. – Присоединяйся, у нас тут экзекуция.
Он усмехается, и в его глазах прячется наша общая тайна.
Я плечом к плечу сажусь рядом с ним, и бабушка, метнув в меня сердитый взгляд, нависает над столом и возобновляет свои нотации.
Меня тошнит и колотит, бледный Макс тоже недалеко ушел, но бабушка свято убеждена, что в таком состоянии ее нравоучения нами усвоятся лучше.
– Подростковый алкоголизм… – назидательным тоном внушает она, и Макс вдохновенно продолжает:
– …В большинстве случаев произрастает на почве семейных проблем. Дети, живущие в полных благополучных семьях, где их любят и ценят, уделяют им достаточное количество внимания, редко тянутся к спиртному…
– Нет, Максим, толку из тебя никогда не выйдет. – Она смотрит на Макса, как на нечто мерзкое. – А что же ты мне скажешь, Даша?
Пожимаю плечами: мне нечего сказать. Я страдаю. Раскаиваюсь и страдаю, и это написано на моем лице.
– А Дашу с пути истинного тоже сбил я. Во всем виноват я, – смерив меня сочувственным взглядом, хрипит Макс.
На плите с шипением сбегает молоко, пока бабушка бросает все силы на устранение последствий этого происшествия, Макс тихонько кладет на стол перед моим носом газету.
На передней полосе размещено фото худенького бледного ребенка с огромными голубыми глазами, который стоически переносит адскую боль.
Чужая боль никогда меня не трогала. Я старалась не впускать в душу страдания других людей, словно боялась заразиться сочувствием или обнаружить его в самой себе. Мне казалось, что это сделает меня слабее.
Глаза больного мальчика смотрят на саму смерть, но в них вместо страха горит надежда. Эту надежду дали ему мы.
«Маленькому Ване нужна ваша помощь!» – гласит заголовок.
Пробегаю взглядом по строчкам: в статье говорится о страшном диагнозе ребенка, его борьбе, трудностях матери и о группе энтузиастов, собирающих средства для операции. В тексте есть ссылка на паблик ребят, реквизиты счета Ваниной мамы и приглашение всех желающих на благотворительный вечер, где мы должны будем выступить.
– Помнишь, мы пообещали молодой семье помочь с переездом сегодня утром? – заговорщицки шепчет мне на ухо Макс. – Я уж готовился нынче с бодуна отбросить коньки, волоча на себе рояль, но в паблике отписались три чувака – хотят такие же шапочки и кеды. Прочитали о нас в газете и желают присоединиться к нашему правому делу!
В этом есть и моя заслуга. Оказывается, хорошие поступки тоже влекут за собой цепную реакцию, просто цепочка добра гораздо более нестабильная и хрупкая.
Я раскисаю от слез радости, хлопаю глазами.
– Макс! – шепчу. – Это же здорово! Это… охренеть, как здорово!
Макс испуганно таращится на меня и начинает хохотать.
* * *В прихожей скандал разгорается с новой силой. Макс сидит на полу и завязывает шнурки на кедах, а бабушка ложится костьми и снова заводит речь о наркотиках, на которых он якобы сидит. Или которые распространяет.
– Перед соседями стыдно, Максим! Что за наказание! – кричит бабушка.
С пустым лицом Макс молча выходит за дверь, а бабушка бежит в гостиную за валидолом.
Я прячусь на кухне, где на автопилоте убираю в раковину грязную посуду.
Когда я была маленькой, мне казалось, что все взрослые умны. Я свято верила, что старше – значит, добрее и мудрее, воспитаннее и сдержаннее. Сейчас я точно знаю, что взрослые в основной своей массе пугливы, зашорены и равнодушны. Они боятся показаться слабыми, глупыми или смешными, боятся признать свою неправоту, неохотно открывают душу и не терпят, когда им указывают на их недостатки.
Моя бабушка не исключение. Еще один типичный взрослый.
– Весь в мать. Дурная кровь… – бубнит она, подходя к раковине, отнимает у меня тарелку и включает воду.
– Почему ты так в этом уверена?! – взрываюсь я. – Бабушка, почему ты все время обвиняешь его непонятно в чем?!
