Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева

— Настоящий тирамису! — увещевает Игнат, как змей-искуситель. — Больше сеньорита нигде не попробует такого. Разве что в Италии.

— Сеньора! — рычит Гинц, и мне становится смешно. Это какая-то эйфория от вкусной еды, итальянской музыки, местного антуража. И от близости Эдгара, который совсем не похож на себя. Но что я о нём знаю?

Здесь он раскрепощён, шутит. Они с Игнатом постоянно подкалывают друг друга. Шутливо похлопывают друг друга по плечу, вспоминают то ли детство, то ли юность. А может, и то и другое вместе.

Я выпила очень вкусного вина и с непривычки мир шатается у меня перед глазами. Идёт волнами да бурунами, но мне настолько хорошо, что улыбка не сходит с лица.

— Только ложечку, — сдаюсь я. — Больше не смогу.

— А мы вам с собой на вынос. Потом, ночью, проголодаетесь и пойдёте искать еду. А там всё, что нужно для тех, кто не спит.

— Я не ем ночью, — смеюсь. — Я сплю по ночам.

— И он даёт тебе спать? — вот же вопросик. Я лишь загадочно улыбаюсь и боюсь рот открыть, чтобы не брякнуть лишнего. Не настолько уж я и пьяна.

— Не задавай личных вопросов, чтобы не получить в нос, — ворчит Эдгар почти добродушно, но глаза его сверкают сталью — холодными снегами Килиманджаро, и друг его понимает, что переступил черту, за которую этот жёсткий мужчина заходить не советует.

Игнат понимает его с полувзгляда. Уходит, поднимая руки и ворча под нос, что некоторые, видимо, шуток не понимают и доброты его не ценят, но он не помнит зла, и поэтому всё же подготовит пакеты с едой. На всякий случай. Мало ли.

— Зачем ты так? Он милый и хотел как лучше.

Эдгар салфеткой вытирает мне щёку — наверное, я измазалась в креме — и рубит по пунктам. Наверное, на переговорах он умеет убеждать даже мёртвых в своей правоте:

— Первое. Он знает, что слишком личные темы — это табу. Второе. Его любопытство не повод наглеть. Третье. Игнат не обидчив и знает, что я всегда справедлив.

— Всегда? — я всё же сомневаюсь.

— По крайней мере, стараюсь. Пошли домой?

— Пойдём, — вздыхаю и поднимаюсь из-за стола. Ноги меня не держат, и я, покачнувшись, чуть не падаю.

— Э-э-э, жена, да ты пьяна, — у него прекрасный смех. Самый лучший. Тихий сейчас, проникновенный и совершенно не злой, не ироничный, а добрый, домашний, мягкий. — Иди сюда.

Он протягивает ко мне руки — сильные и надёжные — и я второй раз за день попадаю в его объятия. И сейчас мне не нужно ни ломаться, ни стесняться. Я обнимаю его за шею и доверчиво кладу голову на плечо.

— Ты же не обидишь меня, справедливый Эдгар Гинц? — спрашиваю неожиданно. Это всё вино. Хочется откусить язык. Спрятаться в нору. Но его лицо рядом. И глаза пристальные изучают.

— Я буду очень стараться, Таисия Гинц.

Всего несколько слов. И всё: в груди у меня взрывается шар — горячий, обжигающий, с острыми осколками. От этого легко и больно. Не физически, нет. Я ещё сама не разобралась, куда он залез, этот незнакомец, ставший сегодня моим мужем. Но, кажется, я готова рискнуть — пустить его так глубоко, как никому не позволяла. Может, потому что пьяна. А может, потому что хочу верить и … нет-нет, я пьяна. Точка.

23. Эдгар

Её разморило в машине почти моментально. Она спит, положив голову мне на плечо. Тихая. Прислушиваюсь, чтобы уловить её дыхание. Рот приоткрыт и лицо юное-юное. Девочка, не умеющая пить вино. И ведь выпила совсем немного. Но ей хватило. А может, повело её от голода и нервов, а потом — от сытости. Меня не раздражает её сон. Наоборот — успокаивает. Странно и непривычно.

Я не хочу её будить, собираюсь на руках отнести в квартиру, но она просыпается. Хлопает глазами, как совёнок.

— Я сама, сама, — отбивается смущённо от моих рук, и снова её сопротивление не злит, а только будоражит. Хочется смеяться. Кружить её так, чтобы визжала. Нестись по тёмным улицам, считая фонари.

Я тоже чувствую себя пьяным и молодым. Способным на спонтанные безумства. В венах бурлит возбуждение. Азарт.

Мы мчимся мимо консьержа, держась за руки. Смеёмся. Она долго не может попасть ключом в замочную скважину — хохочет так, что плечи ходуном ходят. Приходится делать всё самому. А пока я открываю, она успевает от смеха сползти по стенке — сидит на корточках, пытаясь натянуть на колени золотистое короткое платье. Красивые коленки. Выпуклые, ровненькие, аккуратные.

— Пойдём, — я протягиваю ей руку, и она охотно вкладывает свою ладонь. Доверчивый открытый жест.

Я давал себе слово сдерживать порывы, но не могу обуздать тёмную реку, что бурлит внутри и тревожит, не давая покоя.

Я целую её прямо в коридоре, прижав к стене. Настойчиво. Жадно, не пытаясь быть ни нежным, ни осторожным. Это поцелуй, полный жажды. Она отвечает мне неистово и пылко. Прижимается всем телом. Или это я вжимаю её в стену?..

Глажу её плечи, прохожусь ладонями по бокам, задираю платье, отстраняюсь, чтобы обхватить ягодицы. Да. То, что нужно. Прижать её поближе к паху, где уже болезненно окаменел мой член.

Сейчас мне всё равно, что я её, видимо, пугаю. Это выше меня. Это сильнее. Хочется порвать её одежду на клочки и взять прямо здесь и сейчас — у стены, стоя. Но каким-то образом ей удаётся достучаться до меня.

— Эдгар, — просит она, как только я отрываюсь от её губ и впиваюсь в нежный изгиб шеи. И пальцем проводит по моей щеке. От виска и до подбородка.

Я отстраняюсь. Упираюсь лбом в стену. Дышу тяжело, словно час в тренажёрке отпахал.

— Сходи. В душ. Да. Сходи. А я подожду тебя.

Она отходит в сторону, но не спешит сбежать. Тоненькая фигура в золотом платье посреди коридора. Я готов надавать самому себе по лицу. Хлёстко, чтобы выместить досаду. Чёрт. Я зверь. Несдержанное грубое животное. Но просить прощения не собираюсь.

— Ты… останешься? — что в её голосе? Ожидание или испуг?

Боится потерять свою драгоценную девственность? Но уж второму мужу нетронутой она не достанется. Дудки. Я женился в конце концов. И, чёрт побери, не собираюсь передёргивать затвор в душе, чтобы слить напряжение.

Сам того не подозревая, я загнал себя в ловушку. Или Тая, или никто. Или дрочить как альтернатива. Если я сейчас сделаю хоть один неверный шаг, об акциях можно забыть. Варшавин не из доверчивых дурачков. Он проверит каждый мой шаг. И будет играть, как кот с мышью. Уж я-то его хорошо знаю. Нет ничего хуже, когда давний друг превращается пусть не во врага, но в конфликтующую сторону — если уж говорить совсем мягко.

— Да, — не щажу я её нежных чувств, — я не только останусь. С сегодняшнего дня мы живём вместе. Здесь, в этой квартире.

Как только я это сказал, сразу почувствовал себя легче. Вот так просто, без лишних объяснений, поставил перед фактом и точка.

— Странно, — бормочет она, перебирая пальцами подол платья. Дурацкая привычка, выдающая её неуверенность. Нужно отучать её от подобных замашек. Тут ещё пахать и пахать, пока избавишься от лишнего, чтобы сваять собственную Галатею.

— Что для тебя странно, Таисия Гинц? Я женился на тебе. Дал свою фамилию. И ни разу не говорил, что брак будет фиктивным. А то, что ты там себе навоображала — это только твои проблемы.

Она смотрит на меня глазами смертельно раненого животного. Чёрт. Вот тебе и брачная ночь. Обидел. Вроде ничего такого и не сказал. Но она стоит сейчас одинокая и брошенная. И сократить расстояние — три шага. И нет возможности их сделать. Пропасть. Как разделительный барьер. И взгляды наши словно два опасных дула.

Так, не произнеся ни слова, она уходит. А я остаюсь один. Иду на кухню и жадно пью минералку. Слышу, как она почти неслышно уединяется в ванной. Как шумит вода. Смотрю невидящим взглядом в оконное стекло. Там темень почти непроглядная. Но даже если бы что-то и просматривалось, вряд ли бы я это увидел. Хочется побиться головой о стекло.

Тая неслышно подходит сзади. Погрузившись в тяжёлые думы, даже не услышал её шагов. Почувствовал только, как тонкая рука коснулась плеча. Тело окаменело, приготовившись дать отпор. Хорошо что у меня железные нервы.