Татьяна Алюшина - Две половинки
Значит, как позу держать перед собой и миром – мы идейные альтруисты, нам не по дороге с разнузданным капитализмом, мы это презираем! А как сыто есть да сладко спать, да в дубленочке на рысьем меху ходить…
Дурак он был в то время! Дурак и лицемер.
Ну, заедало его, как всякого адекватного мужика, что жена карьеру делает, хоть все внутри сопротивлялось назвать это «карьерой», деньги зарабатывает, страшно произнести, во сколько раз больше него, и семью содержит она! Она, а не он!
Заедало, что не споткнулась, не сдалась, не прибежала искать утешения и защиты – каяться и плакать, не дала ему возможность проявить мужскую снисходительность, поглаживая по головке, простительно журить:
– Я с самого начала знал, что у тебя ничего не выйдет, но решил, что ты должна попробовать!
И снисходительно думать – ничего! Проживем и на мою зарплату, я теперь снова в доме хозяин. Мужчина! И при этом не вспоминать, что его зарплаты хватит на два-три дня той жизни, к которой они уже привыкли!
И мучило, разъедая изнутри то, что он, и на самом деле талантливый врач, горбатясь, как вол на плантациях, получал стыдливые копейки. При этом пытается писать кандидатскую по ночам, его статьями, вырезанными из медицинских журналов, был завален доверху ящик письменного стола, и идеи есть интересные, и опыт, но ему не только не помогают, а всячески мешают защититься.
Вопрос – почему?
Ну, на такие глобальные размышления и психологические откровения с самим собой у него ни времени, ни сил не оставалось.
На работе он был авторитет, последняя инстанция, бог – его любили, уважали, побаивались, а для жены Степан стал пустым местом.
Никчемным мужичонкой.
Она не высказывала подобного напрямую, не делала презрительных намеков и движений, но он это чувствовал всем нутром!
Нет денег – нет уважения!
Растреклятая жизнь!
Все это варилось, крутилось внутри него, неосознанно, а порой вполне сознательно и разъедало кислотой, увеличивая пропасть между ними, превращая обоих в два железобетонно уверенных в своей правоте памятника.
Ни пяди врагу!
Иногда Степан вдруг смотрел на Надю, как она накрывает стол для ужина – так редко, как большой всенародный праздник – следил за ее движениями, улыбкой и на него снисходило просветление!
Господи! Что они делают друг с другом и со своими жизнями?!
Они же любили когда-то! Он любил бескомпромиссной юношеской любовью курносую кучерявую Надюшку-хохотушку!
Он же помнил, как они, сбежав с лекций, целовались в саду Эрмитаж на всех скамейках и хохотали, когда им попеняла за неприличное поведение замшелая старушка с собачкой. Помнил, как на дне рождения у Федьки Новгородцева, на даче, предоставленной его родителями в полное их распоряжение для празднования, они с Надюхой спрятались от всех в бане, прихватив с собой початую бутылку харизматичного портвейна «Три семерки». И немного захмелев, занимались первый раз любовью на жестких полатях, и он все переживал, что ей неудобно, а она смеялась по-русалочьи загадочно.
Помнил бессонные ночи, напролет заполненные шушуканьем, смешками, любовью, и утра, когда дрожали ноги от чрезмерных сексуальных нагрузок.
Куда это все делось?!
Ведь были родными, близкими – каким образом стали чужими, равнодушными, отстраненными? Почему не заметили, как так получилось?!
Но нынешний Степан Больших, реальный человек, который живет здесь и сейчас, в тех обстоятельствах, которые сложились и которые никакие воспоминания не могли изменить, понимал, что ничего не воротишь, как ни старайся. И точно знал, что их брак уже ничто не спасет.
Надеждины коммерческие занятия как-то быстро и резко стали полноценным бизнесом, потребовавшим перемен и в быту.
В один из редких вечеров, когда они встретились дома, жена оповестила Степана о грядущих переменах, своих решениях и предпринятых в данном направлении шагах.
– Хорошо, Больших, что ты дома. Нам надо поговорить!
Последнее время она обращалась к нему только по фамилии, игнорируя имя. Может, так модно было, или это завуалированное пренебрежение?
Степану и это давно стало безразлично.
Он решил, что грядет разговор о необходимости развода, и, странное дело, почувствовал облегчение, как отмену приговора в зале суда.
И ошибся. Нет, не о разводе.
– Нам нужна квартира побольше. Я уже присмотрела пятикомнатную в высотке. Это, разумеется, очень дорого, но мы продадим вот эту твою, бабушкину. Я узнавала, она хороших денег стоит – центр, старый фонд, три комнаты, кухня большая. И еще. Ты помнишь моих дядю и тетю, ученых, они на нашей свадьбе были?
Он равнодушно помотал головой.
– Ну, не важно. У них не было детей и родственников, кроме моей мамы. И они объявили меня единственной наследницей. Семь лет назад умер дядя, а тетя – полгода назад. Я уже вступила в права наследования и оформила все документы. Так вот, от них мне досталась небольшая однокомнатная квартира на Коломенской, возле парка. И самое главное: большой каменный, капитальный дом с участком в академическом поселке. Эту квартиру я продам, а дом оставлю. Сейчас престижно иметь дом за городом.
– Надь, – вдруг спросил он, – а почему ты со мной не разводишься? Зачем я тебе?
– Ты мой муж! – твердо ответила она. – Мы семья. В семье всякое случается. Мы все преодолеем. Я понимаю, что у нас наступило некоторое отчуждение, но это потому, что времена переживали трудные. Сейчас все у нас наладится. Муж – это навсегда!
– Нет! – покачал головой Степан. – «Муж», «жена» – понятия временные, а вот «бывший муж», «бывшая жена» – это как раз пожизненно. Я так и не понял, за каким чертом я тебе нужен?
– Ты мой муж! – повторила она с нажимом. – Я тебя люблю! Надеюсь, это понятно?
Это как раз было непонятно: то, что ни фига она его не любит, и давно – не вызывало сомнений. Степан подозревал, что кто-то у нее есть на стороне. Он-то нет-нет да и добирал недостающего от жены секса и уважухи с временными любовницами.
Но для чего-то он Надюхе был нужен, и именно в качестве мужа.
И Степан отступил, не стал настаивать и доискиваться истины, оставив все как есть, второй раз за день испытав облегчение. Но иного рода – что ничего не надо менять, решать, думать, как устраивать заново свою жизнь, заниматься разводом, юридическими документами, неизбежной нервотрепкой и окончательным чистосердечным высказыванием наболевших, накопившихся обид-обвинений…
Да, боком ему потом вышел этот трусливый инфантилизм! В тот момент еще можно было уйти без особых душевных потерь. Доведи он разговор до логического конца, не махни рукой, решив не будить лихо, пока оно тихо…
Ну а что такого?!
Ой, да ладно! Он абсолютно такой же, как все нормальные мужики! Со здоровым набором присущих данной особи качеств. С большой долей мужского эгоизма, с неизменным стремлением к первенству и главенству, с потребностью в женском восхищении и всеобщем признании его неординарности и превосходства, со здоровой же бытовой ленью и нежеланием перемен, с трепетным отношением к своей драгоценной самости и способностью мстить до последнего, если оную самость, принижают.
