Ирада Вовненко - Дресс-код вдохновения
Ну, вот так обстояли дела, никаких, разумеется, отношений.
А потом произошло вот что.
В какой-то день третьего по счету лета разлуки Ангелина шла по улице. Она договорилась встретиться с подругой – вместе выпить темного пива, как бы ирландского в ирландском же пабе. Это было недавно открытое и модное заведение. В соответствующем стилю заведения полумраке Ангелина уселась на высокий барный табурет и мгновенно осушила кружку пива. Бармен наполнил кружку заново и придвинул ближе плоскую тарелку, полную квадратных гренков – с крупной солью и чесноком. «Ангелина?» – вдруг кто-то окликнул ее странным голосом. Будто бы обладателю голоса прищемили пальцы дверью, он их вынул со стоном, подставил под холодную воду, и тут надо что-то говорить.
А это так и было, уверяю вас!
Мужчина остановился, и на его лице плескалась вся скорбь мира.
Да лучше бы ему сломали пальцы! Ангелина повернула голову, не узнавая прищемленного голоса, но точно зная, кому он принадлежит. Раздавила в ладони гренок. Ее любимый человек стоял в двух шагах.
– Что ты тут делаешь? – спросила Ангелина.
– Отмечаю день рождения племянника, – ответил любимый человек.
– Странно, что ты в этом городе, – сказала Ангелина.
– И мне странно, – согласился ее любимый человек.
– Ну, пока, – Ангелина показала пивной кружкой на приближающуюся к ней подругу, – ко мне пришли. Моя бывшая одноклассница.
– Да, – подтвердил ее любимый человек, – помню ее. Мы ездили с ней вместе на фестиваль японских барабанов. Может быть, присоединитесь к нам?
– Пока, – повторила Ангелина.
Она смотрела вниз, на свои ноги в открытых туфлях, на раскрошенный гренок на полу, кристаллы соли сверкали и призывно пахло чесноком.
– Пока, – согласился ее любимый человек.
Постоял три секунды. Или десять. Вернулся за столик, где уже вопросительно переглядывались четверо молодых мужчин.
Подруга громко извинялась за опоздание. Ангелина кивала. Улыбалась. Извинившись, присела на корточки и подобрала остатки гренка, отчего-то положила в карман цветного платья. Ее любимый человек чудесно провел время, кондиционированная прохлада, темное как бы ирландское пиво, его собеседники пересказывали недавний скандал в футбольном клубе города. Скандал закончился увольнением тренера и чуть ли не по статье такой-то. Ангелинин любимый человек живо реагировал, выражал сочувствие, давал советы, он ничего не слышал, он никому не признается.
– В чем? – переспросила Юлия.
– Ни в чем! – захохотал мужчина. – Простите меня, я совсем вас заговорил, голову заморочил. Я знаете что хочу вам сказать? Вы не бойтесь, вы своего сердца не бойтесь. Оно подсказывает правильные решения, да только мы предпочитаем не слушать его тихого голоса. Мы предпочитаем по сердцу – хрясть! – и сапогом. Или каблуком. Прощайте!
Мужчина отворил перед ней дверь гостиницы и скрылся за углом. Юлия медленно поднималась по лестнице.
– Где ты была? – спросил Максим. – Я волновался! Проснулся, тебя нет. Не знал, что и подумать!
– А ты просто думай обо мне, – ответила Юлия. Она была взволнована.
– Я только и делаю, – пожал плечами Максим, – что думаю о тебе. Сам удивлен. Я даже написал тебе эсэмэску.
Юлия вытащила мобильный телефон и нажала левую кнопку.
«Я хочу с тобой не только состариться, а сначала помолодеть и снова вместе пройти этот период, потом повзрослеть и как тридцатилетние накопить капитал, объехать полмира и лет через пятнадцать вернуться в сорок лет, начать думать о смысле жизни и проводить время с настоящими друзьями…»
Они наслаждались «деревней Виареджио», как они шутливо прозвали маленький итальянский город про себя.
Купались, бродили по улицам, любовались фасадами, пробовали различные спагетти.
Каждый дом имел что-то необыкновенное, разные орнаменты. Где-то были изображены необычные птички. Потом появлялись невиданной красоты цветы, а потом неожиданно всплывали необычные узоры в стиле модерн. С ним она могла смеяться и забывала про самореализацию и бесконечное самосовершенствование. Однажды надела свое белоснежное платье, чуть выше колена, открывающее ее великолепные ноги и подчеркивающее тонкую талию. Она чувствовала, что люди засматриваются на нее. Максиму это нравилось. И эти восхищенные взгляды, и то, что с ним она ощущала себя настоящей женщиной, красивой и желанной. А он любовался ее походкой и каждым движением. Они выбрали небольшой ресторан с несколькими столиками. В воздухе пахло свежевыпеченным хлебом и какими-то пряностями.
– Какой запах! Давай здесь останемся. – Она обвила шею Максима руками и поцеловала в глаза.
– Как скажешь, моя радость.
– Повтори еще раз.
– Моя радость.
Юлия почувствовала, что у нее наворачиваются слезы.
– Я хочу, чтобы ты всегда меня так называл.
Навстречу вышла хозяйка. Дородная женщина лет пятидесяти. Все еще очень красивая, с озорными карими глазами, очень озонными. Она улыбалась и размахивала руками, приглашая пройти.
Каждый вечер Юлия уходила в лобби или просто на улицу и разговаривала с мужем и дочерью. Придумывала разные истории, рассказывала свои впечатления и врала. Прежде всего самой себе. Но иногда, оказывается, так просто обманывать, когда ты отстаиваешь свое счастье, даже если никто, кроме тебя, его не принимает. Максим тоже уходил и возвращался спустя какое-то время. Но она не спрашивала его ни о чем. Так было легче, ведь они играли по одинаковым правилам.
* * *Семь дней спустя Юлия устроилась с удобствами в кресле самолета, закрыла глаза и принялась вспоминать и Флоренцию, и Санта Мария дель Фьоре, и галерею Уффици, и ночное маленькое кафе, и Боттичелли, и Караваджо, и свое белое платье, и солнечный свет, и темную ночь, и высокое небо. Максима дела еще задерживали в Европе, но они твердо договорились по его возвращении объявить всем о себе как о новой паре. Юлия улыбалась. Все будет хорошо, она точно знает. Главное – действовать, видеть цель, преодолевать препятствия, помнить, что все можно исправить, наладить, переделать. И – слушать свое сердце.
Сзади нее заняли места две женщины, они громко разговаривали по-русски, просили у стюардессы дополнительные пледы, и сразу шампанского, и сразу вина, внимание Юлии привлек их последующий разговор. Первая женщина, чуть постарше, повторяла и повторяла:
– Нет! Нет! Нет! – и так далее, волосы ее были белыми, как самая лучшая бумага, аккуратный второй подбородочек и большой красивый рот.
Вторая слушала внимательно, будто каждое «нет» несло в себе новую информацию, она была коротко стрижена, темноволоса, темноглаза.
Первая не прекращала отчаянного, прекрасного в своей ярости монолога:
