Адриана Триджиани - Лючия, Лючия

— Ты так неромантична, — говорит Виолетта Элен.

— Хорошо-хорошо, я говорю о замужестве, словно о тяжелой и скучной работе, но это совсем не так, — сдается Элен. — Замужество — это замечательно. Билл прекрасный муж. Пока мы не поженились, мне казалось, что я сойду с ума от беспокойства. Я думала: мне придется жить с этим мужчиной, и это меня немного пугало. Мне нравилось жить одной. Я любила встать посреди ночи и почитать что-нибудь. Мне казалось, этого у меня уже никогда не будет. Я даже составила список, что я приобрету и от чего мне придется отказаться в обмен на мужа. Знаете, список лишений был намного длиннее списка приобретений. Но когда я все же вышла замуж, все мои страхи развеялись. Теперь мне нравится возвращаться домой, где меня ждет муж. Он мне совершенно не мешает, если вдруг входит в комнату, где я чем-нибудь занимаюсь. Я люблю спать вместе с ним. Извини, Виолетта, я знаю, это грубо. Но все же. Он прижимает меня к себе всю ночь, словно куклу. И я чувствую себя в безопасности. Мне нравится это ощущение.

— Все это хорошо, но разве не здорово засыпать вечером в воскресенье с мыслью о том, что завтра понедельник, когда ты сможешь снова взяться за любимую работу?

В ответ все молчат. Спустя некоторое время Виолетта говорит:

— Здесь хорошо. До того, как Элен устроила меня сюда, я работала в компании «Карастан», торгующей коврами. Ужасная была работа. Во-первых, я там даже сама собой не была. Меня звали Энн Брюстер, как девушку, которая до меня занимала эту должность. Так вот, она собралась выходить замуж, ее мысли были далеко от работы, поэтому все счета и бумаги, которые ей приходилось по долгу службы вести, пришли в полный беспорядок. Когда Энн, наконец, вышла замуж и уволилась, то босс придумал вместо того, чтобы постоянно переоформлять бумаги с одного бухгалтера на другого и тем самым тратиться на бумажную волокиту, давать новой сотруднице то же самое имя. Так и получилось, что Энн и по сей день продает ковры. Если бы однажды я пала жертвой преступления или вышла замуж, то мистер Заран нанял бы новую Энн Брюстер вместо меня. Каков выдумщик! Каждый день я молилась богу, чтобы он поскорее послал мне человека, в которого бы я влюбилась и вышла бы за него замуж, потому что мне хотелось пойти в кабинет мистера Зарана и сказать: «Найдите себе другую Энн Брюстер!» Так или иначе, вскоре мои мольбы были услышаны, и Элен предложила мне работать вместе с вами закройщицей. Возможно, не так уж я и люблю свою работу; просто она мне нравится больше, чем предыдущая, — вздыхает Виолетта.

— Как можно сравнивать работу с мужчиной, — недоумеваю я. — За ужином мои будущие свекор и свекровь так меня разглядывали, что я просто уверена: мать Данте все время думала о том, насколько хорошо я умею гладить, а его отец — смогу Ли я вести учетную книгу и снимать по субботам кассу в его пекарне. У них на лбах это было написано. И вот тогда мой внутренний голос сказал мне: «Не выходи за него. Неважно, что он безумно похож на Дона Амичи. Эта жизнь не для тебя!» Виолетта смотрит на меня со всей серьезностью:

— Если бы твой внутренний голос был с тобой честен, он бы сказал: «Лючия Сартори, тебе уже двадцать пять лет. Самое время выходить замуж, потому что когда ты наконец надумаешь обзавестись семьей, может случиться так, что свободных мужчин уже не останется.

— Господи, Виолетта, ты такая пессимистка! — Рут гладит меня по спине, словно я манекен в витрине. — Только посмотри на Лючию. Найти мужчину для нее не составит никакого трудна.

— В любом случае не разговаривай с незнакомцами на улице, — предупреждает меня Виолетта. — Однажды моя сестра Бетти разговорилась с мужчиной на улице, он завел ее за угол, ударил и отнял сумочку.

После ланча у нас остается немного свободного времени, поэтому мы с Рут идем в отдел «Украшения для дома» и начинаем мечтать, как бы мы жили, если бы с нашими комнатами поработали профессиональные дизайнеры, если бы у нас была мебель, принадлежащая какой-нибудь прошлой исторической эпохе, и предметы искусства. Рут останавливается около накрытого для приема по всем правилам обеденного стола Людовика XVI: на бежевых салфетках искусно расставлены предметы бледно-желтого китайского сервиза, украшенного по краям маленькими синими птичками.

— Какой роскошный сервиз, — взволнованно говорит Рут.

— Как ты думаешь, вино становится вкуснее, если его налить в хрустальные бокалы? — Я беру бокал и кручу его над головой, рассматривая в свете люстр. — Так просто должно быть, если бокал стоит восемь долларов, — отвечаю я на собственный вопрос. — Мне нравятся красивые вещи, — говорю я, а про себя думаю: «Неужели мне придется выйти замуж, чтобы у меня были все эти прекрасные вещи?»

— Мне тоже, и вот то, что я хотела бы заполучить, — Рут тянет меня к витрине и показывает на выставленный в ней сервиз. — Видишь, там? Вон тот, с лютиками. Такими цветами короли украшали свои гербы…

— Настоящее серебро. Только посмотри, как искусно выполнен узор.

— Мама говорит, что такое серебро очень трудно чистить, но по мне так ничего. К тому же, на них золотое напыление в двадцать четыре карата.

— Для девушки, которая совсем не в восторге от того, что она станет миссис Гольдфарб, ты даже слишком беспокоишься о сервизах.

— Я пытаюсь быть оптимисткой.

Рут идет к угловой этажерке посмотреть разложенные на ней льняные скатерти. А я замираю перед огромным, от пола до потолка, зеркалом, обрамленным в раму. Верх рамы украшен вырезанной из дерева и позолоченной корзиной с цветами, оплетенной лентами, которые ниспадают на стекло. Это зеркало подошло бы для фойе какого-нибудь дома на Парк-авеню с полами из черно-белого мрамора. На секунду мне кажется, словно я стою у входа одного из таких домов и приветствую прибывающих гостей.

— Присмотрели зеркало? — с иронией говорит мужской голос.

— Нет, сервиз, потому что я лучшая посудомойка в Гринвиче.

Мужчина от всей души смеется, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на владельца этого голоса.

— О… здравствуйте…

Если бы я шла, то, наверное, запнулась бы, но я стою на месте, поэтому начинаю что-то бормотать, пытаясь подобрать слова, пока не обнаруживаю, что просто не могу вымолвить ни слова.

— Добрый день, — говорит он и смотрит на меня так, словно читает мысли, проносящиеся в моей голове. — Ваше лицо мне знакомо. Вы работаете здесь?

Я думаю, что бы такое остроумное ответить, но сам мужчина настолько меня занимает, что я просто стою и молчу. Сзади ко мне подходит Рут и четко говорит:

— Она работает на другом этаже.

Я чувствую, как часто бьется мое сердце. Мне никак не оторвать от него глаз. Он около ста восьмидесяти сантиметров ростом, стройный, широкоплечий, с большими кистями рук. Эти руки я сразу же заметила, потому что манжеты его рубашки по длине ровно такие, какими они должны быть — ни длиннее, ни короче. Светло-серый твидовый костюм европейского покроя сидит на нем превосходно, нет ни одной складки, а брюки прикрывают ровно половину каблука его начищенных до блеска туфель. Такие же туфли я видела в обувном отделе на первом этаже. Они сделаны из добротной кожи итальянского производства. На нем идеальной белизны рубашка, широкий воротник которой заколот золотым зажимом, и кремового цвета галстук. Черные волосы зачесаны набок и аккуратно уложены. У него серые глаза, точь-в-точь как костюм; широкие, но ровные и четкие черные брови словно углем нарисованы на его прекрасном лице. Но вместе с тем это волевое лицо, с квадратными скулами. Наверняка ему приходится бриться два раза в день. А его улыбка! Это она заворожила меня, сковала, словно мороз, что спускается на тундру за Северным полярным кругом. В нем есть какая-то изюминка, тайна, которая выделяет его из всех мужчин, что встречались мне прежде. Наверное, и Рут чувствует себя так же. Немного опомнившись, я слышу, что она бормочет что-то про фарфор и столовое серебро, но ее слова для меня — словно далекий стук швейной машинки. Мужчина же вежливо кивает в ответ на ее реплику.