Анна Богданова - Самая шикарная свадьба
Икки ревела белугой.
– Ну, Овечкин! – я была возмущена до крайности. – Совсем распустился! Да что ты его всерьез-то воспринимаешь – наверное, заплатил этой дылде, чтобы она с ним перед тобой прошлась.
– Воспринимаю всерьез, потому что люблю. Он единственный из мужиков, кто относился ко мне по-человечески. Я с ним вот как с тобой могла поговорить, и он никогда не смеялся надо мной, всегда уважительно относился к моему мнению. И немецкий мы вместе начали изучать. Бывало, проснусь, а он мне: «Гутен морген!», приду с работы, а он мне: «Гутен абенд!» – Икки залилась еще сильнее.
– Перестань, все еще образуется, – я пыталась успокоить ее.
– После этого я сразу же написала заявление об уходе.
– И что?
– Все. Я там больше не работаю. Меня отпустили тут же, даже отрабатывать не заставили, как в аптеке. Теперь я снова одна и без работы. Звонила вам вчера весь вечер – никого. Куда вы все подевались-то?
– Я была у Власа, Анжелка пьяная дома валялась, Иван Петрович, наверное, телефон отключил, она вчера так буйствовала…
В этот момент перед нами выросли как всегда шикарная во всех отношениях Пульхерия, толстая Огурцова с отечной физиономией и незнакомый мужчина лет сорока пяти.
– Всем привет! – весело крикнула Пулька. – Знакомьтесь, это Аркадий Серапионович Эбатов, врач-проктолог. Это мои подруги – Икки и Маша Корытникова, писательница, кстати.
– Очень, очень приятно, – проговорил Аркадий Серапионович густым баритоном и поцеловал ручку сначала Икки, потом мне.
Этот новый поклонник Пульки сразу поразил меня своей внешностью. Высокий, плотного телосложения, но не переходящего того предела, когда человека называют толстым или склонным к полноте, он, казалось, был олицетворением понятия «импозантность». Важность, значительность, представительность и солидность заполняли, казалось, все клеточки его организма и выплескивались наружу. Волосы едва тронутые благородной сединой, голос – бархатный, густой баритон исходил откуда-то из глубины; каждое слово он выговаривал с интонацией, будто читал по радио стихи русских классиков. Глаза слишком выразительные, чуть навыкате и будто подведенные. Он был чересчур красив – так, когда это чересчур при первом взгляде вызывает у людей растерянность и зачарованность, а потом отторжение и отвращение от яркого, до неприличия броского благолепия. Внешность Аркадия Серапионовича настолько потрясла меня, что я подумала: «Ему б актером быть, а он проктолог! Надо же, как все-таки странно и подчас несправедливо распоряжается жизнь судьбами людей! Если б он был актером, его не надо было даже гримировать – с галерки можно было бы без труда разглядеть его выразительные, черные, будто подведенные глаза, естественный румянец на щеках, четкие дуги бровей…»
– Да, Пульхэрия верно сказала, я – проктолог, так что если у вас какие-то проблемы с этим, милости прошу! – проговорил он своим бархатным, густым баритоном, назвав Пульхерию – Пульхэрией (вероятно, он говорит вместо «крем» – «крэм», вместо «музей» – «музэй», вместо «фанера» – «фанэра» и т.д.) и пикантно отведя мизинец с длиннющим ногтем (все остальные были аккуратно подстрижены), манерно поскреб лоб, который в эту минуту пересекла глубокомысленная вертикальная складка. «Он, верно, отращивал этот коготь всю жизнь. Интересно, зачем?» – подумала я и тут вспомнила рассказ Мисс Бесконечности о тихой хорошей девочке Лиде Сопрыкиной, которая все время ковыряла в носу. Надо же, какие порой глупые мысли приходят в голову!
И зачем Пулька привела его? Я хотела встретиться, чтобы решить насущную проблему с Михаилом, да тут еще у Икки неприятности, а ведь в присутствии этого надутого индюка и не поговоришь.
– Официант! – зычно крикнул он. – Примите заказ!
Как ни странно, к нам сразу подлетел молодой парнишка в красной форменной рубахе.
– Девоньки-э-э, выбирайте… Кто что будет? – великодушно произнес Пулькин кавалер.
– Мне водки! – не задумываясь, крикнула Огурцова, причем крикнула она так, будто боялась не успеть сделать свой заказ, будто официант в красной рубахе – это мираж в пустыне – как появился, так и исчезнет.
– Нет, Аркадий, Анжеле водки не давать! – твердо решила за подругу Пульхерия.
– Ну, Огурцовой, может, и не стоит, а я выпью, – категорично заявила Икки.
– Моторкиной можно, а мне нет? Это еще почему? – возмутилась Анжелка. Когда члены содружества переходили на фамилии, ничего хорошего это не предвещало.
Пульхерия прошептала официанту заказ.
– Вот и славненько. Девоньки, пардон, я отлучусь ненадолго-э-э, – сказал Аркадий, облегченно вздохнув. Вообще я заметила, что иногда он продлевал слова и за счет чопорного «э-э» и без того напыщенная речь его приобретала еще большую весомость и значительность.
– Надоела ты мне, Пулька! Целый день меня в черном теле держишь! Хочу водки! – кричала Огурцова. – В том положении, в каком я оказалась, с двумя детьми на руках, с мужем-алкоголиком, у меня только одно желание… – сказала она и замолчала.
– Какое? – спросила Пульхерия.
– Утопиться в море водки. Сначала упиться, забыться и утопиться, чтобы не вспоминать, что я мать-одиночка. Все равно сегодня напьюсь. Вот приеду домой и напьюсь!
– Анжел, мы ведь собрались для того, чтобы помочь тебе! Я придумала, как заставить Михаила дать пожизненный обет. Только вот не пойму, зачем Пулька своего проктолога приволокла!?
– Чем он тебе не нравится? Познакомить привела, и потом, он может быть нам полезен – у него полно связей.
– А куда он ушел? – подозрительно спросила я.
– В туалет. Аркадий разработал целую методику правильного облегчения, даже докторскую по этой теме защитил, поэтому его долго не будет. Так что у тебя за план?
– Нужно… – я только было раскрыла рот, чтобы поведать о своем гениальном замысле, как моя сумочка задрожала и из нее раздалось противно: «Тар-лям-пар-ля-ля-ля-ля-лям, тар-лям…»
– Да, Влас. Нет, я еще в кафе. Мы только встретились! Ну, позвони через час, – ответила я и бросила телефон в сумку.
– Начинается! – злобно усмехнулась Пульхерия.
– Что?
– Вы еще не расписались, а он контролирует каждый твой шаг! Ему что, заняться больше нечем? Ну, рассказывай, какой план-то? – спросила Пуля. Мы, словно по команде, придвинулись ближе к столу, и я зашептала:
– Пш-пш-пш-шш-пш.
– Хи-хи! – прыснула Икки.
– Но как? – воскликнула Пулька.
– Пшшш-шш-пш-пш-пш, – снова принялась я объяснять.
– Да ну! – разочарованно бросила Пульхерия.
– Пшик! – злобно возразила я и привела веский аргумент: – Ш-ш-ш, пшш-шшш, пшшшш. Так что это вам не бздык-бздык! И не тра-ля-ля мне тут! Вот только потом я не знаю, как быть! – заключила я, откинувшись на спинку стула.
