Пэт Конрой - Принц приливов
— Потому что вы живете в Нью-Йорке. Потому что вы женщина. Потому что вы еврейка. Потому что вы психиатр. К тому же он всякий раз смертельно пугается, когда Саванна срывается с катушек.
— И не хочет отзываться на крик о помощи?
— Если бы о помощи кричала Саванна, возможно, он был бы уже рядом с ней. Он делит мир на Винго, идиотов и идиотствующих Винго. Саванну он относит к Винго.
— А я, стало быть, идиотка, — бесстрастно заключила доктор Лоуэнстайн.
— Вы вне его классификации, — улыбнулся я. — Кроме того, отец мог и не получить телеграммы.
— Ваша семья ненавидит евреев?
— Моя семья ненавидит всех. Просто ненависть. Ничего личного.
— Когда вы росли, в вашей семье употребляли слово «ниггер»?
— Разумеется, доктор, — ответил я, удивляясь, как это может быть связано с Саванной. — Я же рос в Южной Каролине.
— Наверняка и там были образованные, мыслящие люди, которые отказывались произносить это отвратительное слово.
— Но они не были Винго. Исключение — моя мать. Она утверждала, что это слово — из лексикона белых отбросов общества. Мать говорила «негр» и очень этим гордилась. Она думала, что тем самым оказывается в ряду высокообразованных людей.
— Том, сейчас вы используете слово «ниггер»?
Я смотрел на красивое лицо доктора, пытаясь понять, не шутка ли это. Но у доктора Лоуэнстайн были приемные часы, не допускавшие пауз и юмора.
— Да, когда попадаю к снисходительным янки вроде вас. Тогда, доктор, мне никак не удержаться. Оно само выскакивает. Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер, — повторял я как заведенный.
— Вы исчерпали весь запал? — наконец сказала доктор Лоуэнстайн.
Мне было приятно, что я все-таки пробил брешь в ее дрессированной эмоциональности.
— Весь.
— На моей территории это слово запрещено.
— Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер. Ниггер, — выстрелил я новую обойму.
Доктор Лоуэнстайн сделала над собой усилие; ее голос звучал натянуто и глухо.
— У меня и в мыслях не было говорить с вами снисходительным тоном. Если вы восприняли это так, пожалуйста, примите мои извинения. Просто мне показалось странным, что в семье поэтессы Саванны Винго употребляли это слово. Трудно представить, что у нее была расистская семья.
— Саванна потому и стала такой, что появилась на свет в расистской семье. Она всеми силами ей противостояла и писать начала от возмущения.
— Ваше раздражение тоже связано с детством?
— Думаю, я был бы раздражительным в любом случае. Но будь у меня выбор, я бы предпочел клан Рокфеллера или Карнеги. Когда ты Винго, добиться чего-либо гораздо труднее.
— Поясните, пожалуйста.
— Думаю, жизнь так или иначе тяжела для всех людей. Но когда ты Винго, она почти невыносима. Разумеется, я не был в другой шкуре, так что это чисто теоретические рассуждения.
— Какую религию исповедовала ваша семья? — задала очередной вопрос психиатр.
— Католическую, представьте себе. Римско-католическую.
— Зачем вы добавили «представьте себе»? Чем плохо быть католиком?
— Вам не понять, каково расти в католической семье на «Глубоком Юге»[29].
— Ну почему же? — возразила она. — А вам не понять, каково расти в еврейской семье в любой точке мира.
— Я читал Филипа Рота[30], — заметил я.
— И что? — Теперь уже доктор не скрывала своей враждебности.
— Да ничего. Просто делаю неуклюжую попытку восстановить хрупкий контакт между нами.
— Филип Рот одинаково ненавидит и евреев, и женщин. Чтобы это понимать, не обязательно быть евреем или женщиной.
Это было произнесено тоном, подчеркивающим, что данная тема полностью исчерпана.
— Саванна думает точно так же.
Я улыбнулся, вспомнив пылкость и догматизм воззрений своей сестры касательно женских вопросов.
— А что думаете вы, Том?
— Вам это действительно интересно?
— Да. Очень.
— Что ж, при всем уважении к вам, я считаю, что ваши с Саванной воззрения — полное дерьмо.
— Тогда, при всем уважении к вам, позвольте поинтересоваться: почему мы должны разделять взгляды белого южанина?
Я подался вперед и прошептал:
— Потому что, доктор, когда я не ем ягоды и коренья, не кручу хвосты мулам и не режу свиней на заднем дворе, я очень смышленый мужчина.
Доктор Лоуэнстайн, улыбаясь, разглядывала свои ногти. В тишину кабинета проникала приглушенная музыка, каждая нота звучала ясно и светло, будто вальс над озерной гладью.
— В своих стихах ваша сестра пишет о двух братьях, — начала новый профессиональный заход доктор Лоуэнстайн. — Каким братом являетесь вы, Том? Ловцом креветок или тренером?
Нет, эта женщина явно меня превосходила.
— Тренером, — признался я.
— Почему вы понизили голос? Вам неловко оттого, что вы тренер?
— Мне неловко от того, что другие думают о тренерах. Тем более в Нью-Йорке. Тем более психиатры. И особенно — женщина-психиатр.
Доктор Лоуэнстайн уже полностью владела собой.
— И как же, по-вашему, я отношусь к тренерам?
— Со многими ли тренерами вы знакомы?
— Ни с одним, — улыбнулась она. — Как-то не сталкивалась.
— А если бы и столкнулись, то вряд ли пустили бы в свою компанию.
— Скорее всего, вы правы. Скажите, в каком кругу вращаетесь вы у себя в Южной Каролине?
— В кругу таких же тренеров, — ответил я, чувствуя, что попал в западню.
В ароматную западню. Запах ее духов был мне знаком, но я никак не мог вспомнить их название.
— Как вы проводите время?
— Сидим, почитываем спортивные разделы газет, балуемся армрестлингом или давим друг другу кровавые мозоли.
— Вы очень странный человек, Том. Скрытный. Если вы будете отделываться исключительно шутками и загадками, я не смогу помочь вашей сестре. Я нуждаюсь в вашем доверии. Понимаете?
— Я ведь вас впервые вижу, мэм. Мне непросто затрагивать личные темы даже с теми, кого я люблю. И гораздо труднее с теми, с кем знаком всего полчаса.
— Мне кажется, вас сильно задевает культурная пропасть между нами.
— Я ощущаю ваше презрение ко мне, — заявил я, опуская веки.
Голова болела все сильнее. Область вокруг глаз ощущалась средоточием боли.
— Презрение? — изумленно повторила доктор. — Даже если бы я ненавидела все, что составляет вашу жизнь, я бы и тогда не презирала вас. Вы мне необходимы ради блага Саванны… если пойдете на сотрудничество. Я проанализировала творчество Саванны, но мне необходимо выяснить подробности ее жизни. Не ради любопытства. Когда рассудок вашей сестры вернется в здравое состояние, я попытаюсь разрушить ее деструктивный поведенческий шаблон, которому она следует, насколько я понимаю, с давних пор. Если я смогу отыскать ключи в детстве Саванны, возможно, мне удастся ей помочь. Мы вместе создадим нечто вроде стратегии выживания; она и дальше сможет писать, но без разрушительных последствий для себя.
