Татьяна Краснова - Девушка с букетом
– Я два года в другом городе живу, – ровным голосом напомнила Варя. Она уже полностью освободилась от волшебного наваждения, но все равно не могла понять, почему так кипит в ней обида на Павлика, который никогда не был ей нужен и сейчас попал в ее фантазии совсем случайно и всего на несколько минут!
– Да ведь и я – как будто в другом, – с незнакомыми, просительными нотками проговорил Павлик.
– Павлик, она поживает, как в девятом классе, – сжалилась Варя. – Не понял, что ли? У нее никого нет, и ей никто не нужен.
– Ну да! Сейчас поверил! Своя фирма, клиентов вагон, подъезжают-отъезжают, из городской администрации подкатывать начали!
– Из администрации – это ко мне, – холодно отрезала Варя. – А у Лены, повторяю, нет ни мужей, ни любовников, ни кандидатов на эти роли. Не знаю, куда ты смотришь. Вот сын в институт поступит – и собой займется! – припугнула она. – Останешься сидеть тут и вздыхать! Ладно, спать пора, меня на завтра делами нагрузили.
Утром солнце так било в окна, что таинственный морской мир на витраже превратился в искрящийся пляж. Но разглядывать его было некогда – Варя подскочила, вспомнив про немцев и переводчицу. В одиннадцать надо быть на набережной, где назначена встреча! А еще – успеть зайти домой, переодеться, увидеть папу, отзвонить Лене, найти, в конце концов, эту набережную, которую недавно построили, а перед этим – поблагодарить гостеприимных хозяев и распрощаться поскорее!
Она колобком скатилась по лестнице, на ходу опять заглянув в огромную глиняную вазу. Или кувшин.
– Этот горшок, – пояснила Марина, протягивая Варе кофе и булочку, – папа умудрился купить на ярмарке. Недавно был День славянской письменности, и в парке устроили праздник с хороводами и город мастеров…
– Там свистульки расписывали и по дереву резали! – вклинился в разговор Павлик, который обрушился с лестницы в бейсболке задом наперед и в курточке, надетой наизнанку. – И горшки лепили на гончарном круге! Глина мокрая, руки грязные! Здорово!
– Да, прямо на глазах и лепили, и расписывали. И все можно было покупать, и самим лепить попробовать. Их одна женщина делает, дачница, каждое лето сюда приезжает… Так вот, а огромный горшок у нее был выставочный, просто стоял, чтобы внимание привлекать, и он так поразил папино воображение, что папа загорелся непременно его купить!
Марина переодевала брату куртку, а он, не замечая этого, захлебывался словами:
– Он эту тетю уговаривал-уговаривал! Вокруг уже народ собрался. Целое представление было! И наконец уговорил! И как мы потом его домой волокли, горшок! И как потом по всей комнате катали, место ему искали, чтобы не выпирал! А он отовсюду выпирал!
– А вазу-то, вазу зачем в него засунули? – Варя заглядывала в горшок-гигант, совсем забыв, что торопится, и машинально уплетая булку.
– А видите, как удачно получилось! Эта вазочка такая страшная, такая безвкусная. Но мы никак не могли от нее отделаться, потому что ее папа купил. Мы ее все время прятали, а он отовсюду вытаскивал и ставил на виду. И вот мы ее в горшок спровадили, а он до сих пор не нашел! Вы ему только не говорите! Тсс, вон он! Павлик, тише!
Медведев за окном с кем-то разговаривал. Варя испытала неловкость, вспомнив о вчерашнем, но только на секунду.
– Ой, милые мои, мне пора! Я уже убегаю! Спасибо за все, у вас потрясающе здорово! Можно я не буду мыть свою чашку?
– А вы насовсем уходите? – опечалился Павлик. – А может, опять придете ночевать? У нас одна тетя в позапозатом году чуть ли не месяц жила! Только она была ужасно скучная.
Ну вот, а она-то думала, что Медведев хранит верность Поляковой! Конечно, тети должны появляться регулярно – вот только зачем в дом их тащить? Какая в этом-то необходимость? Девочка взрослая, все понимает…
Но Марина и не думала смущаться, наоборот, охотно разъяснила по пути в прихожую:
– Это он про Еву. Вы же ее знаете? Она тоже из вашего класса, Эвелина, а у нее еще дочка Клара. Она не скучная, она была в страшной депрессии, когда ее первый муж погиб, а еще проблемы всякие с жильем, с работой. И папа пригласил ее у нас пожить. И она вместе с Кларой долго у нас жила, даже не месяц, а все два или еще больше. Папа же такой, никогда человека в беде не оставит, сами знаете!
– Это точно, – механически подтвердила Варя.
Вот черт! Медведев – добрый самаритянин. Действительно, сама знает. Зубы вперед нее лечить пошел, когда стоматологи в школу приезжали и была Варина очередь, а Варя не могла сдвинуться с места. Это же еще одна любимая роль, после героической! А она совсем с ума съехала, сначала приписала ему небывалое вожделение, потом – дьявольские козни! А он самаритянин. А о Лене просто по ходу спросил, потому что как было не спросить, раз уж Варя тут оказалась. У него же все спонтанно, и самаритянство в том числе.
Бежать, бежать! Уже половина десятого.
Тополиный пух
Акации расправили резные ладошки и пушистые розовые цветы – неужели солнце настоящее, не спрячется, согреет наконец? Неужели можно надевать голубой сарафан и соломенную шляпку?
На ходу набрасывая плащик, с пакетом под мышкой, Варя поспешила обогнуть ярко-красный медведевский «опель», только что прибывший из ремонта, – о чем Медведев на всю улицу сообщал, видимо, соседу. Быстро глянув на себя в боковое зеркальце, она хотела помахать Павлику на ходу, а поблагодарить подробно как-нибудь потом, без посторонних глаз, но его собеседник повернулся и проговорил:
– Привет. А ко мне не могла обратиться, когда напугалась? Не нужен тебе никакой адвокат. Зачем глупости городишь?
Прозвучало это отрывисто и сердито. Но Варя тут же узнала Фольца – они не только учились в одном классе, но и ходили в один садик, и Роберт всегда такой был – с коротко стриженной головой, круглой, как футбольный мяч, сросшимися бровями, которые придавали ему сердитый вид, и обрывочной, почти бессвязной речью, из-за которой учителя снижали ему отметки, а некоторые вообще считали недоразвитым. Если Варю отправили учиться почти на два года раньше, то Фольца – на год позже, и он выглядел заметно крепче остальных мальчишек. Его главным достоинством был отменный аппетит, и Фольца с незапамятных времен все звали Робин – Робин-Бобин-Барабек скушал сорок человек… Он безо всякого неудовольствия проглатывал на школьных завтраках и синее застывшее пюре, и похожую на подсохший коржик кашу, и кисель с сопливой пенкой. Вся эта еда, видимо, считалась особенно питательной для детей. Причем Робин съедал не только свою порцию! Он охотно отправлял в рот все, что ему предлагали соседи по столу, в любых количествах – и Варя всегда старалась садиться к Робину поближе.
