Наталья Потёмина - Зачем тебе любовь?
Принесли мясо и холодное пиво. Ленка взяла двумя пальцами самый маленький кусочек и, окунув его в соус, отправила в рот.
– У вас свободно? – послышалось сзади.
Рот был занят, и она отрицательно мотнула головой.
А подлец, который вампир, он же художник, зашел с другой стороны и, потупив невинно глазки, устроился за ее столиком, как будто Ленка сама его об этом попросила.
Ленка машинально обернулась и встретилась взглядом с его женщиной. Та напряженно смотрела на Ленку, стряхивая пепел прямо в бокал с пивом.
– Жуйте, жуйте, я вам не буду мешать, – подбодрил Ленку вампир, продолжая улыбаться.
Мясо, на вид такое аппетитное, никак не хотело прожевываться.
– Вы вот так сидите и не двигайтесь, а я буду вами любоваться.
Мясо не поддавалось.
– А хотите, я нарисую ваш портрет? – продолжал наглец. – Вы так естественны, так непосредственны. С таким аппетитом...
Чтоб ты сдох!
– ... или стихи почитаю, – не унимался он, – из раннего, хотите?
...всегда без спутников, одна,Дыша духами и туманами,Она садится у окна.И веют древними поверьямиЕе упругие шелка...И... что-то с траурными перьями...И с мясом тонкая рука...
Ленка сделала над собой героическое усилие и, проглотив недожеванный кусок, вежливо поинтересовалась:
– Че те надо?
– Вам так идет, когда вы сердитесь!
– И все же?
Он подпер ладонями щеки и удивленно спросил:
– Я вам совсем не нравлюсь?
– Малыш, – язвительно усмехнулась Ленка, – шел бы ты к своей маме, пока она, бдя за тобой, голову мне не просверлила.
Он коротко хохотнул, громко, почти искренне, и, посмотрев в сторону своей престарелой подруги, махнул ей рукой так, словно хотел сказать «пока», но его пальцы сделали в воздухе движение не сверху вниз, а, напротив, снизу вверх, и получилось не «пока», а что-то вроде «пшла отсюда».
Тетя Лошадь, как окрестила ее Ленка, взвилась как ужаленная и, схватив со спинки стула сумку, вылетела из кафе.
– Ну нет в людях полета, восторга, высоты, – проговорил он, разочарованно провожая женщину глазами.
Ленка нацепила на вилку второй кусок мяса, тесно и неудобно разместила его во рту и стала медленно и ожесточенно уничтожать.
Малыш вытер руки о штаны и, взяв с ее тарелки самый красивый, оставленный на десерт кусок, обмакнул его в кетчуп.
– Не возражаете? – запоздало спросил он и, не дожидаясь Ленкиного ответа, обнажил свои вампирьи клыки.
Еще минут пять они молча сидели друг против друга в тщетной надежде покончить с шашлыком. Мясо было скорее сырым, чем жареным, и мутный кровавый сок, наполовину смешанный с кетчупом, стекал по их подбородкам, оставляя багровые неряшливые пятна на белых бумажных салфетках.
– Ну ничего, червячка заморили, – сказал Малыш, собирая хлебной коркой остатки соуса с тарелки. – А как насчет духовной пищи?
– Что ты имеешь в виду? – От удивления Ленка продолжала говорить ему «ты».
Молчаливая совместная трапеза соединила их кровью невинно съеденных животных.
– Ты с ярмарки или на ярмарку? – полюбопытствовал Малыш.
Почувствовав в его вопросе подтекст, Ленка задумалась.
По жизни вроде я еще «на ярмарку», размышляла она, а фактически получается, что уже с нее. Причем в полном и абсолютно неприкрытом одиночестве.
Ленка посмотрела на визави и подумала, что в детской смешной сказке у Малыша тоже фактически не было друзей, и поэтому он придумал себе Карлсона, а по жизни – у Карлсона не было Малыша, и он себе его нашел. И пусть у этого, реального Малыша драные джинсы, небритая морда и острые клыки, все равно его не брошу. Потому что он хороший.
– С ярмарки, – ответила она и впервые за все время разговора улыбнулась.
– А как зовут тебя, солнце? – спросил Малыш.
Ленка хотела ответить: «Прекрасная Елена», но язык во рту спружинил, сгруппировался, как перед последней попыткой, и легко выговорил трудное и неудобоваримое:
– Карлсон!
– Ну вот опять! – фыркнул Малыш. – Ты просто не оставляешь мне выбора. Я понимаю, старые бабы называют меня Малышом, но ты-то, ты куда лезешь?
Ленке было уже все равно, поздняк, как говорится, метаться. Она попала под его грубое, масленичное обаяние и уже ничего не могла с собой поделать. Взвалить бы его на спину, включить резвый моторчик и уволочь к себе на крышу для дальнейшего интимного времяпровождения.
– Пойдем сейчас книги воровать, – спокойно сказал Малыш и стал дожидаться Ленкиной реакции.
Она поняла его игру с полпинка. Не может же нормальный человек предложить такое всерьез.
– Книги – это тебе не плюшки, – сурово произнесла она, – это надо как следует обмозговать.
– Чего тут мозговать? Тут ума большого не надо.
Малыш оглянулся по сторонам и, не обнаружив за собой «хвоста», наклонился к Ленке и стал посвящать ее в подробности своего плана:
– В конце дня народу еще много, а продавцы, консультанты и прочие книжные менеджеры уже валятся с копыт. Бдительность у них и без того слабая, а к вечеру окончательно сникает. Я подхожу к книжному прилавку, беру в руки первую понравившуюся мне книгу, открываю ее на любой странице и благопристойно углубляюсь в чтение. В это время ты подходишь сзади и оттесняешь меня от прилавка, закрывая тем самым от обзора. Я оказываюсь на удивление не обидчивым и, не в силах оторвать глаза от текста, легкой джазовой походкой перехожу к другому, еще более заманчивому стенду. Там я закрываю книгу, с которой уже успел сродниться, и кладу ее в рюкзак.
После двух бутылок пива, выпитых с небольшим интервалом, план Малыша показался Ленке не таким уж невыполнимым.
– Ну как? – весело спросил он и больно нажал пуговицу на ее блузке. – Как там наш моторчик? Есть еще бензин в пороховницах?
– Есть, – коротко ответила Ленка, все еще слабо веря в происходящее.
– Тогда пошли?
– А билеты купить? – схватилась она за соломинку.
Малыш посмотрел на нее как на ненормальную.
Они обошли здание со стороны и оказались у черного служебного хода.
У дверей стояли расплавленные и обезвоженные непривычной сентябрьской жарой охранники.
Малыш взял Ленку за руку и уверенно пошагал вперед.
– Куда? – лениво окликнул один из охранников.
– Это со мной, – бросил Малыш, даже не удостоив его взглядом.
Они вошли в такой же, как и пару часов назад, раскаленный павильон и молча двинулись по рядам.
То, что последовало дальше, Ленка помнила очень смутно. Все происходило словно во сне, независимо от ее воли и желаний. Средь бела дня, находясь в твердом уме и ясной памяти, она попала под мощное, непредсказуемое и подавляющее влияние, которое по силе своего воздействия могло сравниться только с гипнозом.
