Ольга Дрёмова - Дар божий. Соперницы
Она опустила глаза в документы и стала работать специальным маркером, выделяющим основные места в тексте, показывая таким образом, что она крайне занята и не располагает временем на пустую болтовню.
— Я могу рассчитывать на то, что, записавшись к вам на приём, встречу более внимательное отношение к моей просьбе? — сухо спросила Евдокимова.
— У нас здесь не челобитная палата, в которую приходят с протянутой рукой. Ваш вопрос будет рассмотрен в общем порядке в соответствии со всеми правилами.
— В соответствии с теми же правилами я имею право обратиться в вышестоящую инстанцию, если нижестоящая проявляет недостаточное внимание к моему вопросу. — Глаза Евдокимовой зло сверкнули.
— Имеете полное право, — спокойно отозвалась Свияжская, даже не подняв головы от бумаг, — а сейчас освободите, пожалуйста, помещение, вы мешаете рабочему процессу.
— Я этого так не оставлю, — спокойно и ровно произнесла Евдокимова. — Вы считаете, что каждая шишка на болоте — уже гора, ан нет, не всё так просто. Я бы очень советовала запомнить сегодняшнюю встречу, — пригрозила она, — вы ещё неоднократно пожалеете, что обошлись со мной так некрасиво. Мы взрослые люди и должны поступать подобающе.
— Вот именно, а вы, Наталья Эдуардовна, к сожалению, об этом забыли.
— Ты ещё пожалеешь, что на свет родилась! — Лицо Евдокимовой невольно искривилось, и, не в силах больше сдерживать себя, она вылетела в коридор, громко хлопнув дверью.
Надо же, до чего все кругом распустились! Каждый творит то, что ему заблагорассудится. Все стали грамотными, куда деваться! Родители обнаглели — и вот ходят, жалуются, требуют чего-то немыслимого. Школа им вечно должна и обязана, учитель — давно не авторитет, лезут не в свои дела, куда их никто не зовёт. Когда это раньше было видано, чтобы учитель перед каждым сопляком дрожал? Да раньше учителя были самыми уважаемыми людьми в городе, с ними считались, уважали, кланялись в пояс. А теперь что? Куда мир катится?
Взять опять же эту куклу из департамента. Чем таким её этот Вороновский купил, чтобы она в одну секунду своё мнение поменяла? А может, и не меняла она его вовсе, а просто денег просит? Конечно, как же я сразу-то не сообразила. Если у человека возникли затруднения, которые требуют дополнительных хлопот вышестоящих, то не станут же они, эти самые вышестоящие, трудиться из великой любви к человечеству даром? Ох, старею, наверное. Глупо было закатывать скандал. Но Свияжская сама хороша. Что ей стоило сказать, что сейчас почём, или намекнуть, а то догадайся, мол, сама, Евдокимова. А я маху дала, как пить дать маху дала. И что теперь делать прикажете?
Так вот чем этот докторишка на своём настоял. Разумный ход, надо признать. Выходит, он сообразил быстрее. Обидно-то как, и словами не скажешь! Ладно, что теперь после драки кулаками махать, нужно исправлять ситуацию. Пойду завтра на поклон, и всё уладится. А когда всё встанет на свои места, вот тогда и повоюем, тогда и посмотрим, чья возьмёт, доктор Вороновский.
* * *Наступил переменчивый март, и природа вдруг вспомнила, что на земле бывает зима. Уже отстучали капели, отзвенели ручьи, уже казалось, что скоро в город войдёт долгожданное лето, набросив изумрудную духмяную шаль на дворы и скверы, но снова улицы и проспекты накрыло белой вязаной накидкой зимы. Резкий пронзительный ветер сдувал мелкую острую пыль снега, оголяя продрогшую землю, снимая с неё последние тонкие покровы. Чернели простывшие до ледяного звона клоки пустырей, звенел по холоду прозрачный студёный воздух, разнося далёким эхом голоса и звуки. Редкими рваными бирюзовыми прорехами топорщилось серое набухшее небо, будто разорванное надсадной хрипотой воронья.
Евдокимова пила на кухне кофе, обжигая губы крепким горячим напитком. Подобное развлечение она позволяла себе нечасто, потому что гипертония и кофе — понятия несовместимые. Искусственные растворимые кофейные напитки она не признавала, называя их помойной мешаниной, и предпочитала только то, что варила сама лично в старинной медной турке на огне.
Вообще, с точки зрения Натальи Эдуардовны, священнодейственный ритуал приготовления кофе был подвластен далеко не каждому. Засыпать измельчённые зёрна в посудину и вскипятить их на огне, несомненно, смог бы любой, но… Всё упиралось в это самое «но». Напиток должен был быть непременно крепким, терпким и без сахара. Всякие добавки в виде молока или мороженого, по твёрдому убеждению Евдокимовой, обязательно испортят его, полностью перечеркнув волшебную ауру аромата зёрен. Алюминиевая посуда тоже не годилась в дело, потому что придавала определённый привкус окиси металла и запах дешёвой второсортной забегаловки.
Однозначным было то, что маленькая чашка настоящего божественного напитка, употребляемая даже раз в неделю, была для неё гораздо желаннее, чем ежедневные литры вонючего заменителя, осаживающегося на языке кислой оскоминой. Мало того, процесс поглощения свежесваренного кофе, так же как и приготовления такового, был для неё своего рода ритуалом, понятным только людям с высокой организацией интеллекта. Перехватывание глотков и кусков на ходу являлось для неё несусветной дикостью доисторического человека, жевавшего, где получится и когда получится.
Себя Евдокимова, безо всякого сомнения, относила к тем, кто может отличить чёрное от белого и выбрать только самое лучшее. Тонкая, китайского фарфора чашка казалась почти прозрачной, чётко вырисовывая на просвет уровень напитка. Белоснежный фон чашки и тонкая золотая окантовка выгодно подчёркивали плавный рельеф и благородную форму посуды. Мизинец правой руки был слегка отставлен в сторону, что само по себе должно было символизировать аристократическую сущность человека, наслаждавшегося столь изысканным лакомством.
Евдокимова попивала кофе и задумчиво смотрела в окно. Положительно, с тех самых пор, как ей пришлось уволиться из школы, жизнь потекла более размеренно, но, если уж быть совсем откровенной, и более скучно. По своей натуре она была человеком действенным и деловым, не мыслящим своё существование без власти над людьми. Теперь она чувствовала себя не только несправедливо обиженной и униженной, но и оторванной от жизни. Помнится, она когда-то говорила, что будет счастлива, когда наконец можно будет, никуда не торопясь, встав утром, выпить на кухне чашку ароматного кофе. Такое время наступило, но оно совсем не обрадовало её, скорее наоборот — вызвало волну горького разочарования. Ужасно было не то, что её уволили, и даже не то, по какой статье ей пришлось покинуть место работы. Обидно было чувствовать, что ты уже не участвуешь в гуще событий, а находишься где-то поодаль, всеми забытая и никому не нужная. Конечно, она была вполне адекватным и здравым человеком, и ей никогда не могло прийти в голову, что все, кто ходил к ней на поклон, забрасывая подарками и цветами, делали это от души. Конечно, нет; каждый преследовал свою цель, это понятно и объяснимо, но за три недели, что она была не у дел, в доме не раздалось даже десятка телефонных звонков, те же, кто попадал к ней, чаще всего ошибались номером и, извинившись, вешали трубку.
