Анна Климова - Счастье в кредит
На этот раз не удержался даже Фил. Нора, прикрывшись платком, тихонько вздрагивала, а мистер Симпсон даже снял свои очки, чтобы они не упали в тарелку, так его корчило от хохота.
Дальше пошел разговор о том, кто из голливудских актеров сексуальнее, о их гонорарах и любовных похождениях.
Вечер стал оживленнее. Наташе были симпатичны эти простые, искренние люди, говорившие на любые темы легко, свободно и открыто. Для Фила они были действительно чужды. Он только играл перед ними «своего парня», этакого великовозрастного шалопая. Но Наташа видела, как он тяготится этой ролью. Фил мог шутить, говорить о чем-то, мог даже «выкинуть» что-то подобное с ловлей надувного крокодила в бассейне, о чем говорила Луиза Ричмонд, но, по большому счету, он делал это «на публику».
Она оглянулась и встретилась взглядом с Крисом, стоявшим в почтительном ожидании у бара. Уголки его рта чуть дрогнули, словно он знал все ее потаенные мысли и ободрял как мог. Но было в его взгляде еще нечто такое, что она не могла объяснить. Тоска, тягучая, как болезнь, жажда чего-то недоступного, но очень необходимого. Просьба и вопрос. Крик, задавленный в глубинах души: «Не отворачивайся от меня!!!»
И опять это странное ощущение вселенского покоя, головокружительного полета.
— Австралийский язык — вообще своеобразный язык со многих точек зрения, — ворвался в сознание Наташи голос Грега. — Это так называемый «страйн». Нечто похожее на нью-йоркскую манеру говорить в нос и британское «кокни» с некоторым ирландским акцентом. Австралийский язык стремится искоренить все слова длиннее двух слогов. Если посмотреть на это с точки зрения истории, то манера говорить сквозь зубы идет с тех времен, когда Австралия была каторжной колонией и каторжники общались так, чтобы их не слышали охранники. Ко всему прочему, «страйн» полон ругательств, являющихся в некотором роде пунктуацией. Моя жена в начале своей супружеской карьеры была типичным примером самого похабного «страйна» на всем континенте.
— Не надо на меня наговаривать! — взвилась миссис Ричмонд. — Мне были знакомы девицы, выражавшиеся так, что я, в сравнении с ними, пела ангельским голосом.
Дискуссия на эту тему могла бы затянуться, но тут внесли горячий куриный бульон с сыром и гренки. Разговор перешел на гастрономические темы.
Наташа слушала рассеянно, изредка улыбалась, но мысли ее были далеко. Так далеко, что просто страшно становилось. Что за наваждение на нее нашло? Дружеский вечер в самом разгаре. Идет веселый, ни к чему не обязывающий разговор. Рядом муж, который в последнее время старается показать, как он ее любит. Но что-то не так! Что-то другое, более значительное, затмевает все. Пленяет душу сладкой мечтательностью. Трепещет внутри, словно жаждущая выбраться на волю птица. И нет сил отпустить эту птицу! Ведь она рванет тогда в свою стихию, захлопает крыльями, обратит на себя внимание.
И снова взгляд в сторону Криса. Взгляд осторожный, почти безразличный.
Господи! Она точно сошла с ума! Свихнулась! Сбрендила!
Но почему же так тянет к нему мысль?
Почему?
Почему?
Вино! Во всем виновато вино! Жаркая жидкость что-то сделала с ней, разлившись сладко-горьким дурманом по венам.
— Нет, я вам говорю, у нас сегодня самый настоящий вечер французской кухни! — надрывалась Луиза, тыкая ложкой в почти пустую тарелку. — Это все милая Натали! Она, наверное, очень скучает по родине. Да, Натали?
— Я не француженка, Луиза, — несколько раздраженно сказала Наташа и тут же пришла в ужас от того, как это прозвучало.
За столом наступила тишина. Спасая себя, Наташа улыбнулась и произнесла:
— Я родилась в другой стране. Я русская!
— О! Великая страна! — заговорили все разом.
— Толстой, Пушкин, Павлова, — блеснул эрудицией мистер Симпсон.
Луиза открыла было рот (и Наташа была уверена, что последует вопрос о медведях на улицах Москвы), но ее перебил Грег Ричмонд.
— Недавно посмотрел фильм, снятый по произведению вашего писателя Набокова. Не знаю, кому как, но мне все это показалось отвратительным. Влюбиться в девочку, почти ребенка. Это выше моего понимания!
Развернувшаяся дискуссия о маньяках незаметно перешла на музыку. Мистер Симпсон подсел к роялю и выдал зажигательное попурри из рок-н-ролла, потом заиграл что-то лирическое.
Фил танцевал вначале с Наташей, но потом им завладела Луиза Ричмонд, оставшаяся без партнера, так как ее муж демонстративно предпочел отчаянно смущавшуюся Нору Симпсон. Наташа незаметно выскользнула из гостиной и направилась через сад, освещенный маленькими фонариками, к площадке на скалах, откуда шел спуск на пляж.
Необычайно ярко светила луна, окрасив весь мир темным серебром. Исчезли цвета и краски. Остались только мягкие, таинственные полутона.
Подойдя к перилам, ограждавшим площадку от пятидесятиметрового обрыва, Наташа остановилась, вгляделась с тихим восторгом в бухту, наполненную призрачным светом. Море ласкалось о берег где-то внизу. Тонко, неуловимо, гармонично вплетали свою музыку ночные насекомые. Со стороны дома доносились звуки рояля. Симпсон исполнял что-то из мюзикла «Кошки», и Луиза надрывалась от хохота.
Наташа несколько раз глубоко вдохнула свежий морской воздух, постепенно приходя в себя после того, что с ней творилось в столовой. И все же то, что она испытывала там, ей не хотелось отвергать, не хотелось этого чураться.
Кто-то подошел сзади, и она, уверенная, что это муж, произнесла:
— Какой замечательный вечер, правда?
Обернулась, но это был не Фил. Перед ней стоял Крис.
— Почему ты здесь? — спросила она жестом.
«Я», — и его рука замерла, не в силах закончить ответ. Да и вряд ли он был у него.
Наташа не настаивала, отвернулась порывисто к обрыву. Крис подошел ближе. Стал рядом.
— Где ты живешь? — снова спросила она и указала на старый маяк, видневшийся на другой оконечности бухты. — Там? Ты живешь у маяка?
«Да. Он такой старый, что кажется стоит здесь с сотворения мира. Хочешь, я покажу его тебе как-нибудь?»
— Хочу.
И опять ее охватило это безумно приятное ощущение покоя и нежности. Нечто странное и необъяснимое никакими словами.
Их руки встретились в темноте, сплелись воедино, слились, как две жидкости сливаются в одном сосуде. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом прикоснулись губами. Легко, почти не ощутив прикосновения, но уже в следующее мгновение их уста превратились в два пылающих вулкана. Такого нежного, трепетного и ошеломительно захватывающего чувства Наташа до сих пор не испытывала. Не было больше ни страха, ни угрызений совести, ни чувства стыда — ничего того, что, как она считала, должны испытывать замужние женщины в таких ситуациях. Было одно большое, необъятное желание обладать человеком, по-юношески неумело целовавшим ее сейчас. Ничего больше.
