Наши тонкие струны - Крис Таллик
– Я… не понимаю, как это. Ты же не хотела… с ним?
Крис шмыгает носом. Можно подумать, что она вот-вот расплачется. Но это не так.
– Я даже не знаю, хотела или нет, – говорит она. – Все само получилось. Понимаешь, это так интересно, когда тебя… включают. Как ламповый усилитель. Какой-нибудь «Маршалл». Вот ты его включаешь – щелк! И в нем нагреваются лампы. И светятся таким рыженьким светом. И становится тепло… внутри…
– Рыженьким светом, – повторяет Машка.
– Это он мне сам однажды подсказал… такое сравнение. Он говорил: в каждом человеке нужно зажечь огонь. И типа он это умеет. Он говорил: огонь, иди за мной. Это из какого-то фильма. Только я не думала, что он так делает… со всеми. Со многими другими.
– И ты его… все еще любишь?
– Я его ненавижу. Теперь.
– А тогда?
– Тогда… мне все нравилось. И нравилось то, что это нельзя. Я делала это назло всем, понимаешь? И еще… мне хотелось всему научиться. Чтобы девчонки в школе завидовали. Скажи, я вела себя как дура? Как шлюха малолетняя?
Маша не знает, что на это ответить.
– Просто я влипла по уши. Он говорил мне: мой рыжик. Мой пушистик. Я помню.
Крис глотает слезы. Всем известно: самые горькие слезы – это когда жалеешь себя. Но Крис никому не покажет, что плачет. Она лежит, уткнувшись носом в подушку.
Маша гладит ее по худенькому плечу. Находит в темноте ее руку. Крис дрожит всем телом, как от холода.
– Не грусти, – говорит Маша. – Со мной тоже все было плохо. Рассказать?
Крис сжимает пальцы в ответ. Это значит: да. Пусть сегодня будет ночь признаний.
– У меня вообще никогда никого не было, – говорит Маша. – Ну, ни парней… ни подруг. Обычно говорят: еще никогда не было. Но это не мой случай… мне иногда кажется, что у меня и вовсе никого не может быть…
– Почему? – говорит Крис, не поднимая головы от подушки.
– Не знаю. Я ничего не чувствую. Ты сейчас рассказываешь мне, как это бывает… а я даже не уверена, что мне это нужно.
– Ты? Не чувствуешь?
Она еще сильнее сжимает пальцы. Теперь она может слышать машкин пульс. И наоборот, наверно, тоже.
Сказать по правде, Крис проделывала такой фокус с несколькими мальчишками, и результаты получались противоречивыми. Да и не всегда это хорошо, когда у парня часто-часто бьется сердце.
Они все хотят… быть с тобой. Каждый хочет. Но хочешь ли ты быть с ними?
(Иногда – да).
Машкино сердце – холодное. И запястье тоже. А то, что она говорит, звучит еще холоднее:
– Прости, Крис. Ты лучше всех. Но я не такая, как ты. Я ни в кого не влюбляюсь уже очень давно… И я не уверена, случалось ли это вообще когда-нибудь.
– Так не бывает…
– Ну, может, просто я не помню. Мне когда-то нравился один мальчик… на два года старше. Еще до той аварии. Это была никакая не любовь, конечно. Мне просто хотелось… не знаю… в кино с ним сходить. И чтобы он просто держал меня за руку. Вот как ты сейчас. Чтобы говорил что-нибудь хорошее. Даже неважно что. Мне тогда все равно было.
– А он?
– А он… Когда я вышла из больницы, он сказал, что я уродка. И чтобы я к нему больше не подходила, а то он заикаться начнет. Что я выгляжу слишком крипово для нормальной, а значит, я ненормальная. Биомусор. И все с этим согласились. Даже мои одноклассники. У нас был очень дружный класс.
– Надеюсь, они все сдохли.
– Нет. Вполне себе счастливо живут. Это я… как будто умерла… после всего этого. Вот уже шесть лет я как мертвая. Врачи объяснили, что это обыкновенная депрессия. Прописали мне таблетки. Как этот старый мем про Новый год, знаешь? «Попрошу у Санты антидепрессанты»… они помогают… о да, помогают. Как и всем другим психопаткам…
Она на мгновение умолкает. Оценивает, как звучит это слово. Возможно, она в первый раз называет себя так.
– Помнишь, Фил говорил, что мне надо справиться с нервами? Этот чел всех насквозь видит. Только я не справлюсь. Мне уже не помочь, Крис. Мне иногда кажется, что лучше бы я тоже тогда разбилась, с мамой и папой, чем вот так жить.
– Не вздумай так говорить! Это вообще полная глупость. Какая нахрен депрессия! Ты такая одна на миллион. У тебя сумасшедший талант. И сумасшедший голос.
– Мой голос тоже умер. Это чертово стекло перерезало мне горло, и я два месяца не могла говорить. А потом мне как будто вставили чей-то чужой голос, мертвый. Ты не слышишь? Вам всем нравится, потому что вам страшно. Это щекочет нервы. Правда ведь?
Крис садится на кровати, поджав ноги.
– Мне похрену, чей у тебя голос, раз он твой, – говорит она упрямо. – И мои нервы бесполезно щекотать. Они у меня как веревки. Как струны на рояле. Мне нравится, как ты поешь. Мне нравится все, что ты делаешь. Со мной никогда не происходило ничего лучше тебя. Слава богу, что ты живешь. Спасибо всем архангельским ангелам, которые тебя спасли.
– Они очень жестокие, эти ангелы.
– Все ангелы жестокие. Ты бы тоже стала жестокой на их месте. Им всегда приходится выбирать, кого спасать, а кого нет.
Маша опускает темные ресницы. И продолжает еле слышно:
– Я забыла сказать. В тот день, когда мы попали в аварию, приехала только одна бригада скорой. У них там только одна машина, в этой деревне. Им надо было выбирать, кого подключать к аппарату, меня или маму. Мама была еще в сознании. Она попросила, чтобы меня. Я не могла спорить. У меня кровь шла из горла.
Крис скрежещет зубами.
– П-постарайся забыть об этом, – говорит она. – Этого не было. Это тебе приснилось. Наступит утро, и все будет хорошо. Хочешь, мы напишем песню об этом?
– Не надо… я не смогу ее спеть.
Белое длинное привидение возникает у края перегородки. Точнее, даже два привидения.
– Мы с Максом уже почти задрыхли, – говорит Сергей. – Поэтому ничего не слышали. Но мы чего сказать хотим… Что бы там ни случилось… мы очень рады, что вы у нас есть. Вот по правде рады. Поэтому не надо жрать таблетки. И думать ни о чем таком плохом не надо. В жизни есть много хорошего. Кстати, если что, там еще две невскрытые банки остались. Принести?
Макс мотает головой и продолжает за него:
– Серега опять что-то не то говорит. Но кое-что он верно подметил. Мы вас любим.
