Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина

— Кукла уникальная, Эльза? — Марек крутится на каблуках ботинок резко, оборачивается первым. — Я был прав?

— И да, и нет. Квета, ты… — она качает головой, и, пожалуй, в её серых, как и у Марека, глазах мелькает тревога. — Есть подарки, которые лучше никогда не получать.

— И истории, которые не знать, — я отвечаю ей в тон.

Мрачно.

И заискрившуюся злость пытаюсь удержать.

— Да, — Эльза подтверждает и на племянника взгляд переводит. — Кукла шестнадцатого века, Марек.

— Но…

— Но ты сваришь нам кофе, а историю я расскажу твоей подруге, — она говорит непреклонно, и рот, открытый для возражений, Марек закрывает.

Уходит.

И к невесомым креслам около столика с изогнутыми ножками, выполненных в духе рококо, Эльза манит меня пальцем, только когда, разрывая гнетущую тишину, обиженно хлопает дверь.

— Марек обиделся, — я констатирую.

А его тетушка небрежно отмахивается:

— Марек переживет. Твоя кукла, твоя история. Моему племяннику незачем это знать.

— Что именно знать, вы так и не сказали, — я произношу, умещаю обстоятельно локоть на подлокотник и подбородок кулаком подпираю.

Рассматриваю тетушку Марека, что без Марека выглядит менее доброжелательной, и представить, что на пороге фахверкового дома я час назад попала в широкие объятия необъятной тетушки, не выходит.

Теперь мне не рады.

— Я расскажу всё, что знаю и могу предположить, но я хочу, чтобы Марек держался подальше и от куклы, и от тебя, — она говорит резко.

И понять её беспокойство я могу, поэтому киваю согласно.

Легко.

— Думаю, даже ты понимаешь, что вещи с историей в пять столетий, слишком ценны. Уникальны. Единичны. Можно очень быстро назвать все музеи и частные коллекции, где есть куклы того времени. И невозможно назвать, сколько они будут стоить, если их вдруг захотят продать. Тебе же подарили. И… не просто куклу шестнадцатого века.

— Вы так уверены, что шестнадцатого?

— Раздень её, — Эльза предлагает, кладет мою куклу на стол.

И на белоснежном, каком-то больничном, фоне моя кукла вдруг кажется слишком хрупкой и… беспомощной. И тянусь я к ней послушно, беру и в бутылочные глаза, что смотрят с укоризной, заглядываю.

— Зачем?

— Посмотри. Её одежда. Ткань. Малиново-пурпурный бархат. Вышивка кипрским золотом. Подол расшит жемчугом. Мода того времени. И она сама… Конечно, я могу ошибаться, нужна экспертиза, но… посмотри, она собрана. Навощенная голова, руки и ноги, а вот туловище… оно из серебра, Квета.

— Так не бывает?

— Может и бывает, однако я только раз в жизни слышала про серебряных кукол, — она встает, слишком легко для своей комплекции, меряет шагами свою игрушечную комнату с воздушной мебелью рококо и сотней кукол.

И думать, как она ничего не задевает, неуместно, но… думается.

— Забытая легенда, в которой слишком много белых пятен. Мне рассказывал её отец, во время войны он был в Куттенберге.

— Кутна-Горе.

— Да, но он называл по-другому. Они вели добычу руд. Там всегда что-то добывали. Серебро, свинец, цинк. Сокровища. Ту легенду им рассказал кто-то из местных, а они поверили. Искали, бредили, сходили с ума, пропадали, а потом… — она усмехается криво, и что имеется в виду под этим «потом» я не спрашиваю, — потом все изменилось и стало не до сокровищ. И про серебряный город все забыли.

— Почему серебряный?

— Потому что из серебра, — Эльза улыбается снисходительно, поясняет как неразумному ребенку. — Последний пан из рода Рудгардов заказал диковинный подарок своей новорожденной дочери. Куттенберг в миниатюре. Его делали больше ста мастеров на протяжении пятнадцати лет. Пана называли сумасшедшим. Дальние родственники даже писали королю и требовали лишить всех прав. Нельзя тратить огромные деньги рода на… игрушки, которые к тому же рождали слухи.

Напоминали о кострах инквизиции.

И суевериях.

— Жители серебряного Куттенберга. Они получались слишком… живыми. Глаза, лицо, тёплые руки, но сердце из серебра, холодное, как у их хозяйки. Альжбета из Рудгардов. Единственная и, как положено в легендах, любимая дочь.

Эльза замолкает.

И продолжать я не прошу.

Не хочу.

Потому что счастливых концов у легенд не бывает, и моя кукла, в глазах которой теперь грусть, мои мысли подтверждает.

— Пан умер, когда Альжбете было тринадцать, — Эльза все ж продолжает, — говорили, что родственники, ничего не добившись от короля, решили проблему сами. Вот только подарок все равно закончили и на пятнадцать лет девочке его подарили. Альжбета играла в свой город… и у неё была кукла. Любимая, похожая на свою хозяйку. Светлые волосы, зелёные глаза, она была больше, чем остальные жители города.

— Вы думаете эта она? — свой подарок я откладываю, прячу в рукава свитера пальцы, что заледенели враз, и не верю.

И верю.

— Думаю, — тетушка Марека кивает, останавливается за креслом напротив меня, и от её взгляда перехватывает дыхание. — И я не хочу знать, как кукла, пропавшая вместе со своей хозяйкой и всем серебряным городом, оказалась у тебя.

— Мне её подарили.

— Подарили, — она усмехается, соглашается пугающе. — Ей тоже подарили.

И она пропала.

Исчезла в одну из тёмных осенних ночей.

— Король приезжал лично. Но… ничего. Они словно провалились сквозь землю. Кто-то говорил, что и провалились. Пан заключил сделку с самим дьяволом, чтобы построить серебряный город. И отдать пан пообещал через семнадцать лет то, что первым увидит, вернувшись домой.

— И первым, конечно, оказалась его дочь, — я бормочу себе под нос.

Насмешливо.

Но Эльза слышит, кивает согласно:

— Я тоже думала, что это всё ваши чешские сказки, Квета.

— Теперь не думаете?

— Теперь… — улыбка выходит кривой, и ответ я не слышу.

Он тонет в звонке моего телефона, который надрывает повисшее натянутой нитью напряжение и вернувшегося с кофе Марека заставляет вздрогнуть.

Наливаются возмущенным звоном фарфоровые чашки на серебряном подносе. И мой собеседник, имя которого я не посмотрела, вторит не менее возмущенно.

Сердито.

— Кветослава, до тебя невозможно дозвониться!

— Пани Магда? — я соображаю долго, но соображаю, и пани Гавелкову, что живет по соседству в Кутна-Горе, признаю. — Что случилось?

— Дима, твой жилец, — она выдвигает с претензией, и возмущение в ее голосе набирает обороты, наполняется тревогой. — В вашем доме шум и грохот, скулит собака и свет не горит. Я не понимаю, что происходит, и не знаю, что мне делать! Будь кто другой, я бы уже вызвала полицию, но…

— Но вы сначала позвонили мне, — я выдыхаю, подхватываю машинально куклу и застывшего на пути к двери Марека по широкой дуге обхожу.

— Квета! — он окликает.

Вручает поднос с расплескавшимся кофе тетушке, идет за мной.

— Да, — пани Гавелкова подтверждает, и сомнения в её голосе мне не нравятся.

— Пани Магда, я… я скоро буду, не надо полиции, — я прошу, сцепляю зубы, чтобы не начать молить, подхватываю куртку с вешалки и из дома, скатываясь с высокого крыльца, сбегаю.

— Квета, постой же! Что случилось?!

— Марек, что происходит?

— Эльза, что ты ей сказала?

— Ночь на дворе, вернитесь все домой!

— Дядя! Квета, да постой же ты!

Марек догоняет, хватает за локоть и к себе бесцеремонно оборачивает.

— Объясни! — он требует.

И объяснить, вспоминая правила хорошего тона, я все же должна.

— Мне нужно вернуться домой. Там… проблемы.

— Которые не терпят утра?

— Не терпят.

— Тогда я поеду с тобой.

— Нет.

— Марек, что вы кричите на всю улицу! Господи!

— Эльза, подожди!

— Эльза, спасибо вам за… интересную историю, — голову, чтобы найти взглядом всполошенную тетушку, я вскидываю, отступаю, выпутываясь из рук Марека. — И тебе спасибо, что спас от смерти.

— Квета, я…

— Спас? Марек, что она говорит?! Я не…

— Эльза!

— Прости, — ему я улыбаюсь извиняюще, пячусь быстро к машине, что приветливо пищит, и руками развожу. — И спасибо за всё, но мне, правда, надо.