Та, что будет моей (СИ) - Лель Агата

— И что нового увидела?

— Прости?

— В моем лице.

— По-моему, ты совсем не изменился, — провела пальцами по его чуть заросшей щетиной щеке, дугам бровей, скуле… Опустила до губ и обвела их контур. Вздохнула, обреченно констатируя факт: — Все такой же.

— Красавец?

— Самовлюбленный циник.

Она льнула к нему всю ночь, словно боясь отпустить хотя бы на секунду. И ему льстило ее такое неприкрытое обожание. Льстило… и немного настораживало, потому что он тоже ощутил мощный душевный ответ, а все, что касалось неприкосновенности души его немало тревожило.

Ему было бы проще как раньше — получить разрядку и отпустить. Чтобы легко и без последствий, чтобы не чувствовать совершенно ничего.

Он всегда считал себя сильным, но теперь понял, где находится его ахиллесова пята — он боялся стать зависимым. От чего либо или кого либо. Ясный ум и самоконтроль, держать все в своих руках и не иметь болевых точек — мантра его последних четырех лет.

Веснушка — его болевая точка. Теперь он это понял и пока не знал, что с этим делать.

— Ну все, я могу уезжать?

— Уезжать? — встрепенулась она. Слишком быстрой была ее реакция, такую не сыграть — она испугалась. — Почему?

— Ну, ты же как самка богомола, достаточно одного раза и все, свободен.

— Ты все помнишь те мои слова про мечту…

Помнишь… Еще бы, конечно, он помнил. И на его самооценке они оставили ощутимый след.

— Не делай вид, что они тебя как-то задели. Ты же сам не рассчитывал на большее.

Да откуда тебе это знать, на что я рассчитывал? — едва не сорвался он. — Вот откуда?

Но не смотря на бурю в душе внешне остался совершенно спокоен.

— И с чего такие выводы?

— Брось, Артур, я все знаю.

— Что именно ты знаешь?

— Я слышала твой разговор с матерью.

— И что за разговор? — нахмурился, абсолютно не понимая, к чему она клонит.

— Тот, — на лице мелькнула тень обиды, — про валенки.

Он отстранился и внимательно посмотрел в ее глаза. Какие еще к чертям валенки? Конечно, он был в курсе, что женщины после секса имеют свойство нести в постели всякую чушь, но это…

— Валенки? — переспросил, дабы убедиться, что не ослышался.

— Да, они. Ты сказал своей матери, что тебе все равно, что будет со мной. Что ты улетишь в Америку, а я могу делать все, что угодно — варить борщи и валенки валять.

И вот теперь щелкнуло. Он вспомнил, как сказал это матери в ответ на ее бесцеремонные попытки учить его жизни.

Но ведь это было несерьезно, просто проверить ее реакцию!

— Ты подслушивала, что ли? — приподнявшись на подушках, ни на шутку рассердился он.

— Да, я подслушивала, — даже с какой-то гордостью подтвердила она, сев на край кровати и натянув простынь на грудь. — И как вышло, правильно сделала! Так я хотя бы узнала, что ты думаешь обо мне на самом деле!

— Да? — едва сдерживая эмоции, повысил он тон. — А ты уверена, что дослушала все?

— Я услышала самое важное, мне хватило.

— Твою мать, Веснушка, ты хоть понимаешь, что ты тогда натворила? — вот теперь точно — понеслось. — Ты услышала выдернутую из контекста фразу, додумала то, чего нет и все испортила!

Впервые с начала этого разговора на ее лице отразилась растерянность, которую она тут же попыталась неумело скрыть за напускной уверенностью.

Задрав подбородок, посмотрела на него открыто и даже слегка враждебно.

— Испортила? Что именно? Ты хотел взять на себя честь бросить меня первому, а я помешала?

И он ей все рассказал. Как было. С чего начался разговор, какое он принял решение. С какими мыслями забрался к ней в окно.

По мере его рассказа она все больше и больше округляла глаза, теряясь между "ты шутишь" и откровенным шоком.

— Ты действительно думал забрать меня с собой в Америку? — севшим голосом переспросила она. — Учиться с тобой? Там? В Гарварде?

— Именно так.

— Но почему ты… Почему ты ничего так и не сказал?

— Может, потому что ты меня послала до того как я рот успел раскрыть?

— Но ведь ты мог…

— Нет, я не мог! — безапелляционно отрезал он. — Я услышал то, что услышал. И в отличие от тебя ничего не додумал.

Тогда она заплакала. Уронив плечи, уткнулась лицом в ладони и не смогла сдержать слез. Это были слезы печали, злости на себя, слезы упущенных возможностей.

Она ненавидела его все эти годы и, получается, зря?

Воспитывала в одиночку дочь, считала, что он ей просто воспользовался, а на деле…

— Я просто услышала и решила… Я думала, что не нужна тебе! Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя тогда возненавидела!

— Но ребенка родить от меня все-таки решилась.

Она обернулась, обдав его хмурое лицо истинно женским взглядом. Красноречивым, яростным, злым.

— Потому что не смотря на это я любила тебя, идиот. Тебя одного, все эти годы!

Он много слышал в свой адрес признаний в любви, и как человек цинично не верящий в глубокие чувства, никогда не придавал им большого значения. Но ее слова, брошенные этим серым утром, да еще в какой-то обвиняющей форме не смогли пройти для него транзитом.

Утешать женщин он не умел и по части истерик был скорее теоретиком. Ну вот надо оно ему все это? Слезы, заламывания рук, многочасовые нудные разборки… Нет, не надо. Но сейчас он не хотел видеть ее слез. Да и какой от них теперь смысл?

Между прочим, этот разговор и для него был нелегким, он тоже понял, что, получается, заблуждался эти годы. Он ведь искренне считал, что она просто цинично бросила его в тот вечер, что, кстати говоря, для его самооценки стало внушительным ударом (хотя он не хотел признаваться в этом даже самому себе).

Выходит, не подслушай она тогда его разговор с матерью, все было бы по-другому?

Он вдруг осознал масштаб сего озарения. Подумал о том, какой бы могла быть его жизнь, если бы тогда не случилось то, что случилось…

Впрочем, мудро решил, что думать об этом не имеет никакого смысла: оно уже произошло, и история не знает сослагательного наклонения.

В одном он был уверен точно — никаких слез. Хотя бы потому, что он совершенно не знал, что с ними делать…

— Иди сюда, — мягко коснулся ее обнаженного плеча, вынуждая обернуться на себя. На удивление, она не стала пользоваться женской уловкой из разряда: "ну поуговаривай меня еще", что активно юзали некоторые его подруги. Ничего не говоря, она безропотно забралась обратно с ногами на постель и положила голову на его грудь, обвив слегка напряженное мужское тело руками.

Даже не обняла, нет — впечатала его в себя, словно схватила самое дорогое.

— Я действительно думала, что ты просто мной воспользовался…

— Прозвучит странно — но я думал то же самое.

Она подняла на него взгляд и улыбнулась:

— Бросила тебя? Я?! Да я с ума по тебе сходила тогда.

— А сейчас?

— А сейчас стала умнее.

Он тоже улыбнулся, прекрасно понимая, что так она просто слилась с очевидного ответа. То, что чувства, как бы они там не назвались до сих пор есть, он даже не сомневался, но главное крылось в другом — осознавая это он не мог с уверенностью сказать, что теперь, после совместно проведенной ночи, она абсолютно точно его. Ну не мог и все, каким бы он не был распрекрасным, она — это что-то непредсказуемое, как погода в северной столице.

Однажды она уже нашла в себе титановые силы вычеркнуть его из своей жизни, так кто даст гарантии, что этого не произойдет и теперь?

Никогда у него не случалось прежде подобных мыслей, просто не было необходимости забивать голову чем-то таким, но с ней никогда и не было так, как он привык. И он, наступив на горло своему эго, должен был признать, что в их шатком тандеме не всегда все зависит от него.

Почему-то сейчас, обнимая ее, он вдруг вспомнил о Джессике. И как бы цинично это не прозвучало — сравнивал этих кардинально разных девушек, сравнивал свои ощущения по отношению к обеим и понял, что вторая, не смотря на свою где-то даже беспрецедентно яркую внешнюю, проигрывает Веснушке в сухую.