Невыносимый брат (СИ) - Анина Татьяна

Делаю фото татухи и отправляю Рине, чтобы переслала Гелику.

— Говно татуха, не буду Лину пугать, — приходит ответ.

— Быстро отправила! Ведьма! Прилечу, спалю дотла!

Наколка жжёт всю ночь. Утром с трудом просыпаюсь, Мирон долбится в квартиру.

Встречаю его по пояс голый.

Рон, опершись рукой на косяк, утыкается носом в мою наколку.

— Ты ебанулся? — поднимает на меня светло-карие глаза. — Могу дать телефон отличного психиатра.

— Пока не надо, — пропускаю его на свою стройку.

Кругом лежат строительные и отделочные материалы. Жутко воняет, поэтому все окна открыты.

Ставлю чайник, он на полу, там, где должна быть кухня. Мирон начинает работу. В шортах и старой футболке, на голову натягивает бандану. Это я могу сколько угодно просыпаться, Рон получил деньги, их надо отрабатывать. И я не имею права отвлекать.

— Рон, ты же знаешь, я косорукий, говори, что делать.

— Ща стены будем выравнивать. Никогда не делал, но получится отлично, — обещает он, включает видео на телефоне. — Бати у меня не было никогда, но интернет есть.

— Иногда батя есть, а ты в руках шуроповёрт не держал, — утрирую я. Дома я много что делал, но отец, действительно меня мало чему научил.

Завтракаю и делаю ремонт почти одновременно. Угощаю Мирона купленными круассанами.

И где-то к полудню в квартиру без звонка входит мой отец. У него оказывается, свой ключ есть.

Охрененно, а если я здесь девку трахаю его не интересует. Или наоборот интересует именно это.

Иван Савельевич в очках, отличном светло-сером костюме немного охреневает от увиденного. Мне теперь не положено ручками золотыми ремонты делать. И вёл я себя в последнее время так, словно принял это за истину.

— Здоров, бать, — улыбаюсь ему.

— Здрасте, дядь Вань, — здоровается Мирон.

— А, Корсаров! — отец улыбается открыто. — Давно не виделись!

— Точно. Помогаю.

— Это отлично. Но только Мирон, сходи покурить, мне с сыном поговорить нужно.

Я что-то сразу скисаю. Мне совсем не хорошо становится от его слов.

— Ага! Мне как раз в магаз сгонять надо, — Мирон шлёпает на выход, за спиной моего отца показывает знак: скрещенные вместе пальцы. Знак поддержки, но, боюсь, не поможет. Как только Мирон уходит, Иван Савельевич в лице меняется.

Вначале окидывает взглядом нашу стройку, потом переводит взгляд на моё распухшее тату, которое я пластырями частично прикрыл. И останавливает свои глазища на моей шее, на которой яркие засосы, подаренные мне Марией в порыве алкогольной страсти.

— Из посёлка звонили, ты сломал одному несовершеннолетнему ключицу. И дружок твой отличился. Мирона посадят.

— Нет, — в ужасе смотрю на отца. — Бать! Батя, ему нельзя.

Люба не дождётся… А скорее Мирона посадят в психушку, потому что у него справка от врача есть. И кем он выйдет, страшно представить.

— Это я его подставил, — выдыхаю в ужасе. — Батя, это я виноват.

— Отлично, я так и подумал, — кивает очень недовольный отец. — А теперь поговорим, сынок, что такое мужчина и что такое неотъемлемая его часть под названием ответственность.

Я предлагаю ему старый табурет, который не выкинул. Но он не садится. Свысока на меня смотрит и, поджимая губы, продолжает:

— Слушай меня. Моему отцу было некогда говорить о таких вещах. Я только к сорока годам стал на человека похож. Сам пытался себя сформировать. Но ты, щенок, — кидает он мне, и я даже отшатываюсь от него, ожидая удара. — Будешь у меня к двадцати годам с мозгами или сядешь за изнасилование!

— Какое изнасилование?! В жизни не практиковал!

— Заткнись! И слушай!

— Слушаю.

Он краснеет, как рак, дышит, как разъярённый бык. И я панически пытаюсь вспомнить, где накосячил.

Ритка! Это я её опозорил, она мне отомстила. Но к моему счастью, слишком много свидетелей было вокруг в любой момент, когда мы встречались. Ещё могла Василиса, на морду ещё та стерва.

— Я тоже гулял, как мог. Девок десятками портил. Еле поступил, учился отвратительно. Пьянки не кончались. Вся молодость выжжена уродливыми воспоминаниями. Твоя мать пыталась что-то изменить, но сама была моего поля ягода. И только год назад, когда уже сумел хоть какие-то цели обрести, планы построил, я встретил настоящую любовь. Зрелую любовь! Никогда не знал, что с женщиной бывает так хорошо, так спокойно и весело. Да, весело с Тамарой. И будучи уже мужчиной! Потому что до этого, я не был мужиком! Я познал, что такое нести ответственность. За свою женщину, за её жизнь и за её ребёнка. Ангелина мой ребёнок! Рита показала мне видео, где ты пытался изнасиловать МОЕГО ребёнка! Ублюдок!!! В моём же доме!

— Что? — я ослаб всем телом.

Блядь! Там же окно было открыто, а окна напротив дома Ритки… Сняла на видео? Меня и мою Гелю голыми? Вот ведь тварь…

— А мы думаем, — он расправил руки в стороны. — Что это Геля так в лагерь засобиралась. Слова не сказала, не пожаловалась!

— Я не насиловал! Я просто приставал! — оправдываюсь я, задыхаясь от кошмара…

Бля, как теперь вынести эту ситуацию?

— Я так и подумал, — кивает отец и складывает руки, как у футболиста перед воротами. Прожигает меня невыносимым взглядом, и линзы очков делают холодные глаза светящимися и зловещими. — Значит так, Кирилл. Тамара не знает, видео уважаемые соседи помогли у Риты изъять. Но с рук тебе это не сойдёт. Всё купил для ремонта?

— Да. Ещё на мебель немного осталось, — я опускаю низко голову, сжимаю кулаки от досады.

— Отлично. Экономь, тебе ещё за коммуналку платить и самого себя кормить.

— Я вообще-то поступил, — бурчу недовольно я.

Мне почему-то стыдно перед Гелей. Моя голенькая девчонка стала достоянием общественности. Я убью эту шмару Риту.

— До учёбы ни копейки не получишь. Рекомендую, устроиться на работу. Машину я у тебя забираю. Ещё раз к Геле подойдёшь…

— Нет! — рявкаю я и поднимаю на него глаза.

Он пристально щурится на меня.

— Я люблю её. И я действительно приставал… Она не подросток, если бы ей было плохо… это игра. Если б не понравилось, она бы пожаловалась тебе. Она так и сказала, что к тебе пойдёт, но не пошла, и мы с ней… Нормально всё было. Вполне нормально себя веду.

— Когда ты нормально себя вёл? — усмехается Иван Савельевич. — Когда ты пьяным на стойке кухни в чужом доме танцевал? Когда, друга унижал? А может в посёлке? С хуем торчащим из штанов участвовал в массовой драке, — он показал, где у мужика член.

— Это-то откуда выплыло? — ною я.

— Так мать видела! — смеётся он, поражаясь мне. — Сразу позвонила рассказать, что ты весь в меня, что выродок и алкоголик в свои восемнадцать. Ты вообще себя со стороны видел хоть раз?

— Только что увидел, — чешу макушку от переживаний.

ать видела! Вот это позорище! Мне стыдно… Не описать как.

— Месяц отучишься, я спрошу, как ты успеваешь. Если не заладится, с квартиры съедешь к матери, она уехала к родителям. В родном посёлке и стены помогут. Сопьёшься, туда тебе и дорога.

Мирон вошёл в квартиру.

— Хороший друг на вес золото, я б тебя убил за унижения, — сказал мне отец и, уходя, похлопал Мирона по плечу.

Рон жуя булку проводил Ивана Савельевича взглядом.

— Ну, как? Без вазелина?

— Да, он его дома забыл, — уныло отвечаю я, и тут же несусь догонять отца.

Вылетаю из квартиры и по лестнице спускаюсь. Из подъезда выскакиваю впопыхах к машинам.

Мою старенькую тачилу отгоняет какой-то шкаф из папиной охраны. Отец замирает у открытой двери шикарной тачки представительского класса.

— Что-то забыл? — с издёвкой усмехается он.

— Да, — я встаю перед ним, от обиды поджимаю губы, как делает он. — Раз мне всё равно искать работу, хочу попросить вас, Иван Савельевич Мошников. Не найдётся у вас какой-нибудь работёнки, для ублюдка, получившегося по залёту, не нужного выблядка, заделанного по пьяни под забором, козла, торчащего в вашей комнате, уродливого недоделка, малочисленными мозгами в свою мать шлюху, дегенерата, лающего на лампочку? Или мне убираться обратно в унитаз?