Галина Куликова - Одна помолвка на троих
– Они сильно на тебя рассердились? – Агата сверлила ее взглядом.
– И Ирочка, и твой отец были вне себя. В доме поднялся такой крик… Ты спряталась в шкафу и потом, когда тебя наконец нашли, очень долго не разговаривала. Наверное, поэтому ты все забыла. Гафа, я переживаю этот ужас снова и снова. Сколько можно меня мучить? Когда я на тебя смотрю, меня и так душит чувство вины!
Печенье, которое Агата нервно разжевывала, внезапно остановилось в горле жестким сухим комком.
– Именно после того случая вы с дедушкой подыскали для меня няньку? – спросила она, тяжело сглотнув.
– Да нет же, глупая! Нянька появилась уже после гибели Ирочки и Олега. Я просто не справлялась с делами, мне нужна была помощь…
– Но ты со мной никогда не играла. – Агата вспомнила бабкины «воспитательные пятницы» и поежилась. – Мы никуда не ходили и не ездили вместе. Ты как будто меня сторонилась… Как будто после смерти родителей ты разлюбила меня!
– Да что ты такое говоришь, Гафа?! – воскликнула Елена Викторовна, прижав кулаки к груди. Лицо ее пошло пятнами. – Ты моя единственная внучка! Как я могла тебя разлюбить?! Пойми: ты ведь напоминаешь мне о том, что я потеряла! Напоминаешь мне о погибшей дочери, вот и все…
– Бабушка, пожалуйста! Я ведь чувствую: ты чего-то недоговариваешь. Всегда чувствовала. Есть что-то, что мучает тебя. Когда ты на меня смотришь…
– Прости меня, Гафа. – Из глаз Елены Викторовны закапали частые мелкие слезы. – Я просто… Просто в том, что случилось, я виню твоего отца. Он вскружил Ирочке голову, когда ей было всего семнадцать. А в восемнадцать она уже родила тебя… Ирочка мечтала о большом будущем, а твой отец… Он испортил ей жизнь. А потом и вовсе убил ее, потащив кататься на этих своих байдарках. Она ведь не любила походы, рюкзаки и песни у костра! Бедная моя девочка… Пропала ни за что… Умерла такой молодой…
Агата в смятении смотрела, как бабка осушает слезы салфеткой.
– У тебя его глаза, – уже спокойнее продолжала Елена Викторовна, трубно высморкавшись. – У тебя его улыбка. Я смотрю на тебя, а вижу его лицо. Ничего не могу с этим поделать.
Пораженная до глубины души, Агата какое-то время молча переваривала информацию. Так вот, значит, в чем было дело… Эта тихая война, которую Елена Викторовна вела против маленькой девочки, питалась ненавистью к зятю… «Но она хороший стратег, – отстраненно подумала Агата. – Ей удавалось обводить вокруг пальца деда и умело манипулировать нянькой».
Дед вечно был занят, за ним приезжала представительная машина с шофером и увозила в министерство, где он вершил государственные дела. Внучку он обожал, но Елена Викторовна не позволяла обожанию воцариться в доме. В этих стенах не могла выжить никакая любовь: она чахла, как то несчастное мандариновое деревце, которое в прежние времена стояло на подоконнике. Бабка много лет поддерживала в нем искусственную бодрость с помощью химических удобрений. Но потом сдалась и подарила его домработнице. С глаз долой – из сердца вон.
– То есть ты точно ничего не знаешь ни про какую тайну? – снова спросила Агата, продолжая глядеть на Елену Викторовну в упор. – Может быть, мама потом отыскала этого человека, который украл меня? Может быть, она что-нибудь сделала? Покалечила его? Прокляла? Или вообще убила?
– Да господь с тобой, Гафа! – Елена Викторовна всплеснула руками. – Мне кажется, какая-то аферистка решила заморочить тебе голову. Что это за больница, из которой тебе звонили? Я съезжу туда и во всем разберусь.
– Не в чем разбираться. – Агата сделала глубокий вдох. – Вернее, я сама разберусь. Наверное, произошла какая-то ошибка. Раз ты говоришь, что тайны не существует… Может быть, та женщина меня с кем-то перепутала. Она ведь тяжело больна. Мало ли что ей привидилось?
– Ты права. – Елена Викторовна потеребила нижнюю губу. – Скорее всего, ошибка. Прошло уже столько лет со дня Ирочкиной смерти! Мне кажется, эта Нефедова что-то сболтнула в горячке. Хотя слышать от чужого человека про тайну нашей семьи как-то… неприятно, что ли. Но ты же понимаешь: будь у моей дочери секрет, я бы его давно раскрыла. Еще тогда, когда Ирочка была жива.
Агата в этом нисколько не сомневалась. Ее собственные секреты бабка раскрывала постоянно. В этом доме нельзя было читать под одеялом с фонариком, плевать с балкона на улицу, смотреть телевизор через щелку в двери, отлынивать от выполнения домашнего задания, покупать дурацкие романчики… Нельзя было звонить мальчикам и прятать записки среди нижнего белья. Нельзя было громко разговаривать, петь, смеяться «как идиотке», приводить домой подружек и ходить на вечеринки. Нельзя было завести щенка или котенка, кататься на роликах и засорять желудок пиццей. Этих «нельзя» к совершеннолетию Агаты накопился целый вагон, и в день своего восемнадцатилетия она покинула дом, в котором выросла, безо всякого сожаления. Дед к тому времени уже умер, няньку выслали из Москвы, и не осталось никого, кто посожалел бы о том, что Агата ушла.
Так и не допив чай, она стала прощаться. Суетливо клюнула бабку в щеку, аккуратно вернула испанские тапочки на место и с невнятным обещанием «Я позвоню!» выскочила из квартиры. Быстро-быстро побежала вниз по лестнице, едва касаясь рукой перил. Дверь мгновенно закрылась за ее спиной. Словно захлопнулась раковина, в которой ее бабка пряталась от мира, сохраняя внутри привычную ей гнетущую атмосферу.
Возвращаться пришлось по пробкам, и, когда Агата наконец выгрузилась из машины, на нее навалилась каменная усталость. Посещение родного дома всегда действовало на нее именно так – отнимало энергию и убивало настроение. «Хорошо бы Романа еще не было», – посетила ее предательская мысль. Роман, каким бы покладистым он ни был, все-таки требовал к себе внимания. Агата привыкла о нем заботиться, так что, если он уже вернулся, первым делом надо будет накормить его ужином, напоить чаем и обсудить последние новости. Может быть, погладить по головке, если день выдался трудным.
А ей сейчас больше всего на свете хотелось скинуть с себя одежду, встать под душ и попытаться выбросить из головы все мысли до единой. Просто насладиться новой абрикосовой пенкой для душа и почувствовать, как расслабляется каждая мышца. А потом завернуться в длинный махровый халат и налить себе чашку чая с чабрецом…
Задумавшись, Агата автоматически набрала на панели код и потянула на себя дверь. Сделала шаг вперед и приостановилась. Возле почтовых ящиков ссорились женщины. Один сердитый голос принадлежал Марье, а другой – соседке Зинаиде с верхнего этажа, которая собирала по квартирам деньги на уборщицу, развешивала объявления и вообще держала руку на пульсе подъездной жизни.
