Людмила Бояджиева - Сладкий роман
Экспериментаторы приступили к работе, главным условием которой стала секретность. Каждый из «великолепной восьмерки» принял нечто вроде присяги, гарантируя молчание, и подписал документ, свидетельствующий о личной материальной и правовой ответственности за все, происходящее под знаком Лаборатории. Продюсер Квентин Лизи долго ломался, выторговывая для себя свободу от правовых обязательств и необходимости принимать участие в творческом процессе. Но Шеф заставил всех стать соучастниками выбора «объекта» — он понимал, что тем самым связывает «восьмерку» крепкими узами. Можно сказать — преступными.
— Каким же требованием не соответствует, по вашему мнению, Квентин, эта француженка? — Шеф угрожающе сжал челюсти.
— Совершенно очевидно, что имя малышки не тянет на солидный некролог.
— Господи Иисусе! Можно подумать, что мы выбираем не актрису, а жертву киллера! — оператор Соломон Барсак нервно скомкал и швырнул в урну пустой коробок от сигарет. В голову Тино ударила горячая кровь.
«Кто?! — думал он, едва удерживая ругательства. — Кто распустил язык? Нет… — осадил себя Шеф, — не паникуй, Заза. Ни один гад из посвященных в истинный смысл эксперимента не посмеет проговорится. Мерзавец Квентин элементарно решил поторговаться, а болван Соломон просто ляпнул глупость, не подозревая, что попал в точку. Откуда ему знать, что сценарий фильма уже дописан и финал предрешен?»
Тонкие лиловатые губы Шефа растянулись в улыбке:
— Сол, ведь ты снимал эту крошку в «Береге мечты». Теперь это чуть ли не классика. Последний шедевр Старика! Ты был на высоте, парень! — Он с энтузиазмом пожал руку оператора.
— Но ведь после фильма, прославившего намеченный вами «объект», прошло шестнадцать лет. Многовато для короткой зрительской памяти, — не сдавался Квентин.
— Ну так раскрутите её, черт побери! — взвился Тино. — Устройте ретроспективный показ фильмов в своих кинотеатрах, а вы Руффо, помяните Д.Д. в проблемной статейке «Смерть таланта или воскрешение плоти?» Развезите с пафосом, как вы это умеете, всю историю её ухода в порнуху. Весьма пикантный эпизод на мой взгляд! Конечно, не для некролога. — Метнул он молнию в сторону Квентина.
— Сцена в борделе, которую мы сейчас видели — не повод поливать актрису грязью. Не те времена. Да и снимавший фильм режиссер — малый не без таланта. — Заметил, посасывая леденец Руффо Хоган. — Нынче подобные приемы входят в арсенал «большого кино». Возьмем к примеру Тарантино или испанцев… Увы, последние ленты «объекта» нельзя назвать «жестким порно».
— Это вы не можете назвать, Руффо, потому что умеете смаковать всякие тонкости. Обычный же зритель видит то, что ему показывают. А показывают ему голую бабу, которую остервенело трахает извращенец. Простого зрителя не волнует, что извращенец — фашист, его партнерша — представительница низшей расы неарийского происхождения, а заливающая её лицо клейкая жидкость вовсе не сперма, а крахмал. Зрителю, в конце концов, лишь досадно, что оператор-кретин, не снял все как следует, крупным планом.
Молодые мужчины, представлявшие технический состав «группы слежения» одобрительно зашумели. Квентин молчал и Заза понял, что близок к победе продюсер почти на лопатках.
— Эй, в будке, поставьте-ка нам «Берег мечты»! — Шеф примирительно обнял бывшего боксера. — Ну признайтесь, дружище, неужели вас не волновала вся эта романтическая дребедень в прекраснейшие годы цветущей юности? Э-эх! Ведь есть, старина, что вспомнить!
На экране замелькали титры и зазвучала мелодия, ставшая после выхода фильма шлягером. Под «Берег мечты» танцевали на всех материках, обнимались в жарком томлении бесчисленные парочки и в памяти каждого, сидящего в зале, нашлась, наверняка, приятная картинка «озвученная» любимой мелодией.
Шеф закурил, давая тем самым «зеленый свет» остальным, измученным воздержанием и необходимостью выходить в коридор. Курение в зале считалось привилегией руководящей тройки, но сейчас все почувствовали, что настал час свободы и единения. Возможно это обстоятельство подняло градус эстетического удовольствия — в знаменитом эпизоде фильма — сцене первой встречи его героев, посыпались дружные хлопки.
Дикарка, выросшая в джунглях, встречает американского парня, открывшего ей тайны цивилизации и человеческой любви. Исполнявший роль Джимми Алан Герт — бронзовый от загара с атлетическим торсом и копной выгоревших жестких вихров — застыл в немом восхищении: под струями водопада, падающими в лесное озеро, резвилась юная богиня в компании барахтающихся волчат.
У парня, держащего наготове ружье и матерого волка, притаившегося в тростнике, совершенно одинаковое выражение желтых глаз. И очень похоже, по звериному, облизывает он пересохшие губы. Дикарка настороженно озирается, видит чужака и на экране появляется бездонная синева невероятных глаз. Испуг, восторг, предчувствие чего-то неведомого, огромного озаряет прелестное, покрытое россыпью водяных брызг лицо. Дрожа всем телом девушка делает пару шагов навстречу поднятому ружью и из её груди вырывается протяжный, жалобный вой…
— Что ни говорите — это актриса! А как она умирала в финале… — тихо обронил Сол, но его расслышали все. — Я тогда просто не мог оторваться от объектива, хотелось снимать её непрестанно. Такое, честно говоря, со мной бывало редко, хотя моя камера нагулялась по звездному небосклону.
— А главное, — подхватил Шеф. — Подчеркиваю: главное! В Д.Д. есть то, что прежде всего необходимо для нашего замысла. — Заза сделал интригующую паузу и в полной тишине, сжав ладони так, будто собирался читать молитву, произнес с неожиданным трепетом: — Эта женщина принадлежит к редкой породе — она из числа одержимых, помеченных знаком Большой любви!
«…И вот теперь мы все должны постараться поэффектней убить её…» мысленно завершил он свою речь и как-то вдруг сник, тяжело опустившись в кресло.
Обмякшее тело свирепого Зазы казалось маленьким и беспомощным, из груди вырвался скорбный вздох. Руффо застенчиво отвел глаза от поверженного Шефа и кивнул стоящему наготове секретарю:
— Досье на мадемуазель Дикс и Девизо. Подробное и поскорее.
Часть первая
ДОСЬЕ ГЕРОИНИ
На исходе декабря 1965 года в Женеве родилась девочка. Доктор Эванс владелец маленькой частной клиники, отправился домой лишь в шесть утра, убедившись, что ни его пациентке, ни малышке, спящей под прозрачным колпаком отделения интенсивной терапии ничего не угрожает.
А случай был не из легких.
Проснувшись после наркоза двадцатипятилетняя Патриция Аллен увидела солнечный свет за спущенными голубыми шторами, букеты цветов, напоминавшие о театральных бенефисах, улыбающееся лицо медсестры и с облегчением опустила веки:
