Барбара Хоуэлл - Простая формальность
К счастью, теперь Мэрион — не его забота. И хотя Хэнк Хендерсон катает ее по всему свету в самолетах своей компании, у нее наверняка под мышкой норкового (теперь, вероятно, собольего) манто светится прореха, а портфель чуть не лопается от рукописи очередного романа, который невозможно читать и от которого отказываются все издатели. Теперь, наверно, ее писания перепечатывает секретарша Хэнка. Бедная, беспомощная Мэрион. Право, ее стоит пожалеть.
Но почему же звонки Мэрион из Бока-Ратона так выбивают Клэя из колеи? Неужели он так низок, что позавидовал ей, когда она сообщила, что заказала платье у мадам Грэ (сорок четвертый размер) или что в модном журнале появилась целая статья об их новом доме во Флориде? Мэрион предложила прислать ему экземпляр, он отказался, но она все равно прислала. Как только Клэй увидел фотографию Мэрион и Хэнка у синего, как Средиземное море, бассейна, у него открылся геморрой, и он долго не мог оправиться. Они сидели в купальных халатах и потягивали минеральную водичку перед этим самым бассейном, по форме напоминающим трилистник, на фоне тропической растительности, перед своим довольно уродливым, стилизованным под старину домом. Интересно, подумал Клэй, сколько его кровных, вытянутых при разводе денег вложено в эту роскошь?
Ладно. Этот брак в прошлом. И никаких сожалений. Рад, что избавился от Мэрион, а ее слезы и рыдания в кабинетах разных психоаналитиков нужны были, конечно, чтобы доказать, что она страдает больше, чем он. Хоть он и довольно часто злился на Мэрион, довести его до слез она не могла.
Конечно, она взяла реванш, полностью отомстила, выйдя замуж за Хэнка. Теперь его очередь.
И тут Синтия — просто находка. Ее преимущество, как представлялось Клэю, в полной ее заурядности.
Женись он на богатой вдове — а таких вокруг полно, — Мэрион сказала бы, что он женится ради денег. А возьми он в жены молодую красивую девушку (если бы такая за него пошла), Мэрион сказала бы, что он болван и это у него возрастное. Но по поводу Синтии, не очень молодой и совсем не богатой, ей сказать будет нечего. Тут уж придется делать вывод, что он женился по любви.
И, конечно, она будет рвать и метать, потому что поймет: скромные, но бесспорные достоинства Синтии куда более ценны, чем ее собственные грандиозные, но такие расплывчатые устремления. И до нее наконец дойдет, что весь его многолетний, тяжелый брак был так мучителен не потому, что Клэй чудовище, а потому, что его, как всякого нормального мужчину, привлекает натура мягкая, женственная, вроде Синтии, а не истеричная, хоть и не лишенная таланта, мужеподобная особа типа Мэрион.
Клэй непроизвольно усмехнулся, представив себе, как взбесится Мэрион, услышав новость. Хэнк после сердечного приступа стал импотентом. Интересно, прошло это у него или нет? Раз Мэрион за последние два месяца ни словом не обмолвилась о том. как бурно они занимаются любовью, — наверно, не прошло. Бедняжка Мэрион, столько бед сразу!
Потягивая шампанское, Клэй оглядывал комнату и пытался представить себе собственную мрачную квартиру из одиннадцати комнат в преображенном виде — сверкающую чистотой и уютом, обставленную добротной старинной мебелью, с дорожками, салфетками, безделушками. На маленьком столике рядом с собой Клэй увидел фотографию Синтии с девочками. На Синтии было темное бархатное платье, эффектно подчеркивающее ее стройную длинную шею. Немыслимая для Велфорда элегантность.
— Ну вот, Клэй, я готова, — крикнула Синтия сверху.
Клэй торопливо отставил фотографию и подошел к лестнице посмотреть, как она спускается.
Она была одета во что-то желтовато-кремовое, только туфли были чисто коричневые. Каблуки легко постукивали по натертым до блеска деревянным ступенькам. Волосы, кое-где с платиновым отливом (она подкрашивала их сама из соображений экономии), падали волнами на плечи. Спустившись, Синтия поцеловала его в щеку. Втянув живот, он крепко прижал ее к себе, как всегда с радостью почувствовав, какая у нее полная, упругая грудь.
— Извини, что я так долго, — сказала Синтия. Ее голос, богатый интонациями, действовал на него успокаивающе.
— Я люблю тебя, — пробормотал Клэй. Он уже произносил эти волнующие и ко многому обязывающие слова две недели назад, но не получил тогда определенного ответа. Самое большое, чего он добился — неубедительно произнесенное «я тоже к тебе хорошо отношусь, Клэй, дорогой».
— Ну скажи! Скажи! — добивался Клэй, не разжимая рук.
— Что?
— А ты?..
— Люблю ли я тебя? Конечно! Но мне страшно. Я… А где шампанское? Я не слышала, как вылетела пробка.
Она выскользнула из его объятий и прошла в гостиную. Заметив, что фотография лежит на столике лицом вниз, Синтия поставила ее на место.
— Опять упала.
— Нет, это я брал посмотреть. Какая ты красивая!
Она засмеялась:
— Скажи это девочкам. Им все кажется, что я не так выгляжу, как надо. О, Господи, я забыла орешки!
И она опять исчезла.
Клэй снова посмотрел на фотографию. Слева и направо от Синтии, прижавшись к ней, стояли ее дочери, тогда еще дошкольницы, в платьях с рукавами-фонариками. У всех был одинаково безмятежный вид — чистое притворство: он знал, что как раз в это время муж Синтии (Герек? Токук? что-то похожее на магазин товаров для дома, запомнить фамилию было невозможно) беспробудно пил, хлестал виски бутылку за бутылкой. Синтия подробно рассказывала ему про это ужасное время.
Такая царственная безмятежность наверняка далась ей нелегко — тут требовалось немалое мужество и умение (опять умение!), благородная решимость любой ценой противостоять реальности. Такой дар бывает у королев, президентских жен и великих актрис. И Синтия, в меру своих возможностей, к ним примыкала. Важнее всего стиль и чувство собственного достоинства, провозглашали эти фотографии; мелодрама потом. Такие люди всегда служили примером, своего рода знаменем, высоко поднятым над полем боя: вопреки превратностям судьбы, они напоминали, каким может и должен быть человек и каким он обязательно станет, когда все войдет в норму.
А он сам? Он-то, конечно, не знамя. В его характере слишком много услужливости, желания угодить, тут уж не до собственного достоинства. Ему еще не встречалась женщина, которая не хотела бы заполучить его больше, чем он ее, — включая Мэрион.
— Орешков? — Синтия опять стояла перед ним — крупная, пышная, желанная.
Но отнюдь не безмятежная. Он взял из ее рук блюдо с орешками и поставил на столик. Сжав ее локти, он заставил ее, как маленькую девочку, опустить руки вниз. Ее глаза смотрели куда-то в пространство, губы застыли в неопределенной улыбке, кончик носа чуть-чуть подрагивал. Она сказала правду: ей действительно было страшно.
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — объявил Клэй.
Она открыла рот, закрыла, опять открыла.
— Серьезно. Ты меня слышишь?
— Да.
Глядя в сторону, Синтия выскользнула из его рук и отошла налить себе шампанского. Наливала она ужасно долго, но когда бокал наполнился, Синтия подняла его твердой рукой.
— Клэй, нужно как следует все взвесить. Мы знакомы всего три месяца… Надо еще подумать. Ты берешь на себя такую огромную ответственность. — Голос у нее прервался.
Он еще крепче сжал ее руки и понял, что надо поскорее снять с нее этот плотный костюм. Медленно, с нежностью и опытностью, которую приобретает мужчина, сменив за последние тридцать лет своей жизни дюжину любовниц и не один десяток случайных подружек, он снял с нее жакет, свитер, блузку и лифчик. Хотя она почти не двигалась, только подняла руки, когда он снимал свитер, он знал, что это доставляет ей удовольствие. Разумеется, в такой ситуации она не впервые; ей наверняка приходилось испытывать наслаждение от того, что ее раздевает сильный и властный мужчина, на котором она может испробовать собственную силу и власть. Эта мысль не пробудила в нем ревности. Он всегда предпочитал иметь дело с профессионалами.
Она стояла перед ним в тяжелых туфлях и твидовой юбке, с обнаженной роскошной грудью, и Клэй заметил, что взгляд ее направлен на что-то за его спиной. Да, конечно, окно! Занавески не задернуты.
Он не обернулся, а продолжал расстегивать на ней юбку и стягивать колготки. Пусть решает сама, задернуть занавески или погасить свет.
Синтия не двинулась с места. Она позволила ему раздеть себя до конца. Статная, полногрудая, сейчас, в ярком свете, она казалась ему еще более привлекательной. Не спеша раздеваться, Клэй опустился на колени, притянул ее к себе и начал целовать. Она замерла, улыбнулась; ее тело просыпалось и оживало. Чуть погодя она выключила свет — выключатель был совсем под рукой — и, страстно постанывая, опустилась на пол.
Ему показалось, что пролетело всего несколько минут. Но когда он потом посмотрел на часы, то понял, что прошло больше получаса, — а он так и не снял костюм, на который сейчас налипли длинные бледные шерстинки с ковра.
