Барбара Виктор - Друзья, любовники, враги
Берни пригласил ее в офис, наговорил комплиментов о ее скулах и ногах, естественно, предложил чинзано из холодильника, начал распинаться о своем богатом опыте журналиста-международника или как он себя называет разгребателя грязи, который добывает любые дерьмовые новости, какие только случаются в Западной Европе. У Берни жесткая, грубая кожа. Сложен, как индеец. Он проспал как интеграцию, так и феминизм в Соединенных Штатах. Зато себя уважает во всех проявлениях. Везде побывал, все повидал. Бессовестно хвастает. Намекает, что теперь-де помогает рядовым репортерам разыскивать по-настоящему сильные истории, которые он, Берни, называет событиями.
Но Саша не впечатлилась. В тридцать четыре года, после шестилетнего брака с фрейдистом-психиатром и десятилетней карьеры в бизнесе новостей, не так просто решиться связать свою жизнь с человеком, у которого все стены увешаны членскими карточками аэроклубов, а письменный стол набит фотографиями, изображающими его самого, затянутого в тренировочный комбез и позирующего на фоне знаменитостей.
Но она была вежлива. Даже обворожительна. Она рассудила, что Берни Эрнандес не герой ее романа, а перспективы работать с ним весьма туманны. Она скользит мимо. Просто визит вежливости: «Надеюсь, не побеспокоила. Увы, посмотреть ночную жизнь Рима в этот раз не получится, но как это мило с твоей стороны сделать такое предложение». Так они просиживают с полчаса. Он — в ожидании, что она уйдет раньше, чем подадут обед. Она — в надежде, что больше никогда его не увидит…
И вот теперь, здесь, в вестибюле отела «Флора», она набирает его номер только потому, что и ей, и ему случилось оказаться в этом бизнесе. В бизнесе, связанном с катастрофами и всем тому подобным.
— Берни Эрнандеса, — сказала Саша в трубку.
— Кто его спрашивает?
— Саша Белль.
— Сейчас взгляну, здесь ли он, — отозвались на другом конце провода.
Однако Берни сразу взял трубку.
— Ты получила мою записку?
— Какую записку?
— Я оставил ее в твоем отеле. Насчет вылазки террористов.
— Знаю. Я была там, когда это случилось. То есть и теперь здесь.
— Это фантастика!
Она прикрыла глаза.
— Что ты там делаешь? — продолжал он возбужденно.
— Как тебе сказать… — пробормотала она.
— Ты ранена?
— Нет, я в порядке, — тихо сказала она, и у нее перед глазами возник тот мальчуган.
— Слушай, Саша, — потребовал он, — не устраивай истерику. Ты мне нужна.
— Берни, я не могу… — начала она, но он перебил.
— Возьми себя в руки, слышишь?
Шел бы он со своими советами. Разузнать все о малыше — вот, что ей необходимо.
— Ты мне нужна, Саша, — повторил он.
— Я? — осведомилась она. — А почему я?
Он прокашлялся.
— За этим я тебя и разыскивал. Я только что говорил с Нью-Йорком. Они хотят, чтобы ты…
— Чтобы — что?
— Они хотят, чтобы ты занялась этим.
— Я? Почему я?
— Не думай, я их об этом не просил.
Но ее мысли были уже далеко.
— О чем не просил?
— Да о том, чтобы ты этим занялась. — Его тон был безучастным. — Ты же знаешь, я никогда не давлю на Нью-Йорк. Просто нажимаю на кое-какие кнопки, и само собой выходит, что все счастливы.
Теперь она у них в команде.
— А что твой штатный репортер?
Он снова прокашлялся.
— Она надумала рожать.
Еще одна игла вонзилась ей в сердце. Тот ребенок, тот мальчик с младенчески нежной щекой.
— А почему ты сам этим не займешься? Тебе не найти темы мощнее этой.
— Они хотят, чтобы ты, — пробубнил он.
— Но ведь я занимаюсь уличной преступностью, — протянула она и тут же почувствовала, как смехотворны, беспомощны и глупы ее слова.
— А это что — конкурс домохозяек в заштатном городишке?
Она прижалась затылком к стене и закрыла глаза.
— Нет, Берни, это не конкурс домохозяек.
— То-то и оно, такого дерьма поискать! — Его шепот был так пронзителен, что Саше пришлось слегка отодвинуть от уха трубку. — Как раз, когда Нью-Йорк подумывает прикрыть Римское бюро, мы им всадим в задницу такой материал! Поэтому не сваливай на меня. Соберись, приди в себя. Большей удачи и быть не может. Когда съемочная группа будет на месте, им ничего не останется, как вручить тебе микрофон, и мы — на коне!.. Ты меня слушаешь?
А она уже была вся в себе. Напряженно обдумывала ответы, вопросы, реплики, эффектные повороты, которыми бы она могла воспользоваться, чтобы побольше узнать о том мальчике. Узнать, была ли попавшая под машину женщина его матерью, а если нет, то с кем он был в этот день.
— Ты меня слушаешь?
Она молча кивала, ловя себя на мысли, хорошо, что Берни не видит ни ее мокрого от слез лица, ни страха в ее глазах.
— Слушаю, — проговорила она.
На самом деле она слушала, слушала Карла. Говорила именно с ним. И вовсе не ждала от него благодарности за информацию или совета отправиться куда-нибудь, где можно отдохнуть, пока все не уляжется.
— У тебя есть белый носовой платок?
— Что-что?
— Белый носовой платок, — нетерпеливо повторил он.
— Зачем?
— Не задавай вопросы, а отвечай.
— Н-нет, — сказала она, глядя на скомканный розовый комок, который она мяла в руке.
— Тогда пойди и раздобудь его, — медленно сказал Берни, как если бы обращался к слабоумной.
— И где прикажешь его раздобыть?
— Тогда найди белую салфетку, — фыркнул он. — А когда найдешь, то возьми в правую руку и подними повыше, чтобы съемочная группа могла тебя узнать. Самое смешное, что придурки из других каналов даже не будут знать, кто ты, и прохлопают самое интересное. А теперь иди и найди белую салфетку. Поняла?
И опять, отрицательно мотнув головой, она осознала, что Берни вовсе нет рядом и он не дышит ей в лицо.
— Берни, я не смогу.
— Нет, ты сможешь, Саша. И ты сделаешь так, как если бы я был рядом с тобой.
Ей показалось, что-то произошло, и уже ничего нельзя изменить, независимо от того, получится репортаж или нет. Это было сильнее ее. Независимо от того, что сказал бы Карл. Она приехала в Рим, зашла в обувной магазин, оказалась в гуще событий и согласилась делать репортаж о чрезвычайном происшествии. Это судьба, и не в ее власти что-либо изменить. Что касается Карла и того, как одним мановением руки он направил ее жизнь в определенное русло, то и это представлялось ей теперь не настолько значительным, чтобы это можно было сравнить с тем, что случилось с мальчиком в красной курточке.
Голос Берни приобрел начальнические ноты.
— У тебя лицо, поди, пошло пятнами? — поинтересовался он.
— Вполне возможно, — глухо ответила она.
