Вирджиния Эндрюс - Паутина грез
Раньше он приносил мне неожиданные сувениры, например модели лодок и пароходов, но мама считала такие игрушки неподходящими для девочки, которой вовсе не пристало вникать в хитрости паровой машины. Я же всегда приходила в восторг от папиных подарков и с увлечением играла в них, когда мамы не было рядом.
Все праздничные сокровища красовались на обеденном столе уже спозаранку. Так бывало каждый год, во всяком случае, сколько я себя помню. В тот день страшный сон поднял меня раньше обычного. И хотя день рождения чем-то напоминал рождественское утро, я не сразу смогла избавиться от тягостного чувства, оставленного ночным кошмаром.
Таинственный папин подарок оказался завернут в светло-розовую бумагу, на которой вязью из синих именинных свечек было написано: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!» Этот небольшой сверток был заранее мне дорог уже потому, что его преподнес отец. Я старалась предельно аккуратно разворачивать бумагу, поскольку любила хранить «вещественные доказательства» своих счастливых минут. Среди «драгоценностей» я берегла, например, десяток свечек с праздничного «юбилейного» торта, который был таким огромным и таким тяжелым, что дворецкий Кларенс и повар Свенсон вдвоем вносили его в столовую; рождественского ангела с елки, стоявшей у меня в детской еще семь лет назад. Я хранила билеты в цирк, который в прошлом году приезжал в Бостон, афишку из кукольного театра, куда мы ходили с мамой и папой, а также бесконечные пуговки, значки, лоскутки — каждый из них воскрешал у меня добрые воспоминания. Эта моя склонность наверняка была известна папе, поэтому у меня в руках и оказался такой подарок.
Я медленно вынула из хрустящей бумаги толстый альбом, погладила обложку с выгравированными на ней словами… Мягкая розовая кожа была удивительно приятной на ощупь, но особый восторг вызвала надпись позолоченными буквами: «ЗАПИСКИ ЛИ». Я задохнулась от счастья. А папа, уже одетый в безукоризненный костюм-тройку, стоял рядом и улыбался. Руки его, как обычно, были заложены за спину, и по неизменной своей привычке он покачивался с носков на пятки, как старый капитан. Конечно, мама тут же остановила его, заявив, что это ее нервирует. А отец, как всегда, ответил, что так много времени проводит на море и настолько привык к качке, что не может обойтись без нее на суше. (Папа был владельцем судовой компании, которая возила туристов по всем океанам.)
— Что же это? — поинтересовалась мама, наблюдая, как я переворачиваю в новом альбоме страницу за страницей.
— Судовой журнал! — заявил папа и подмигнул мне. — Для личных записей капитана. Воспоминания ценятся дороже самоцветов, — добавил он.
— Это же дневник! — возразила мама. — Судовой журнал! Скажешь тоже. Ли — девочка, а не матрос на вахте.
Папа снова подмигнул мне. Мама накупила гору красивых и дорогих вещей, и я знала, что должна уделить им основное внимание, но ничего не могла с собой поделать: прижав альбом к груди, я подбежала к отцу. Он наклонился ко мне, и я с жаром поцеловала его, с удовольствием уколовшись о его седую бороду. Светло-карие папины глаза были совсем рядом, и я увидела, как счастливо они засветились. Мама утверждала, что от вечного плавания по морям папа весь просолился и что целовать его совершенно невозможно, но я не чувствовала этого. Я любила целовать папу.
— Спасибо, папочка, — прошептала я. — О тебе я буду очень много писать.
Да, мне действительно уже не терпелось схватиться за перо. Столько сокровенных мыслей, столько переживаний предстояло перенести на бумагу!
Но мама требовала немедленно заняться остальными подарками. Ее нетерпение было понятно: она очень старалась порадовать меня. Я получила дюжину шерстяных разноцветных свитеров, к каждому была юбочка в тон, такая узкая, что в ней, казалось, даже ходить невозможно, не говоря о том, чтобы бегать. Среди обновок были также шелковые блузки, золотые сережки, браслет, усыпанный бриллиантовой крошкой, духи, парфюмерный набор, расчески и щетки, заколки и косынки. А какие имена — Шанель, Тиффани…
И настоящая губная помада! Наконец-то мне официально разрешили пользоваться ею, пока, разумеется, только в торжественных случаях. Но помада будет в моем распоряжении. Мама давно обещала научить меня пользоваться косметикой. Неужели пришло время?
Одну коробочку мама отложила.
— Мы раскроем ее позже, — пообещала она, добавив: — Мужчин это не касается.
И стрельнула глазами на отца. Мама вообще считала, что ему следовало остаться дома в день рождения дочери. Но папа пообещал посвятить нам весь вечер, «закатить» в мою честь ужин, и я не стала на него обижаться, тем более знала, что на работе у него неприятности. Донимали конкуренты — авиакомпании, которые крепко вцепились в туристический бизнес. Папа и так редко бывал дома, а тут еще эти досадные осложнения… Маму всегда огорчала его загруженность, хотя мы неоднократно путешествовали вместе, выбирая ближние маршруты. Мама хмурилась и ворчала, сравнивая его с сапожником без сапог: «Туристов возит, а сам отдохнуть толком не может».
— Если мы и едем куда-то, то это непременно освоение очередного маршрута или проверка нового судового оборудования, а не путешествие ради путешествия, — жаловалась она.
Из вороха подарков оставался самый большой пакет. Передавая его мне, мама, покосившись на отца, сказала:
— Надеюсь, тебе удастся этим воспользоваться. Я свой так и не обновила.
Я поняла, что подарок как-то связан с отдыхом или путешествиями. С нетерпением я открыла коробку: настоящий лыжный костюм! Да такой шикарный! Сразу вспомнились мамины вздохи о том, как она мечтает провести время на горном курорте, «например, в Сент-Мэрисе, где в «Палас-отеле» собирается самое лучшее общество…».
Еще раз посмотрев на чудесные подарки и даже взвизгнув от восторга, я крепко-крепко обняла маму. А она сказала, что давно дала себе обещание сделать мое детство счастливым. У мамы никогда не было таких замечательных праздников, не говоря уж о подарках. И хоть семья их жила безбедно, бабушка Джана не позволяла семье никаких развлечений. Она была строга, как католический священник. Мама часто рассказывала о своем невеселом детстве, о том, как ей, маленькой девочке, не разрешали даже в куклы играть, о том, как дразнили ее старшие сестры, которые росли угрюмыми и некрасивыми и даже не хотели стать привлекательнее…
Внешность тетки Пегги и тетки Беатрис действительно была отталкивающей, точь-в-точь как у злых колдуний из «Волшебника изумрудного города». Мы виделись не так часто, но всякий раз при встрече меня передергивало от их придирчивых и пристальных взглядов. Обе родственницы носили уродливые очки в тяжелой темной оправе, за толстыми стеклами которых их тускло-карие глаза становились просто лягушачьими. Мама всегда говорила о сестрах «они», как о близнецах. Впрочем, они действительно были удивительно похожи. Мама называла их «гладильные доски» и не переставала удивляться, как это бабке удалось обеим подыскать супругов. Пегги была замужем за владельцем универмага в Ладвиле, а Беатрис за гробовщиком из Фэрфакса. Мужья выглядели под стать своим благоверным — такие же унылые и скучные.
