Патриция Мэтьюз - Оазис
– О, в нем вовсе не одежда, а мои драгоценности.
Он оторопело уставился на нее:
– Ваши драгоценности?
– Разумеется. Я никогда и никуда без них не выезжаю.
Лейси повернулась и последовала за медсестрой, даже не дав Ноа возможности ответить. Всего лишь мгновение назад он испытывал нечто вроде восхищения искренностью и силой духа этой женщины. И вот на тебе! Являться в лечебное учреждение с целым состоянием! Драгоценности! Он уже знал из какой-то газетной статьи о знаменитой коллекции Лейси Хьюстон – да и кто о ней не слышал? – и там действительно говорилось, что, куда бы звезда ни отправлялась, драгоценности всегда находятся при ней. Ноа смутно припомнил, как в одном из телевизионных интервью ведущий программы не без язвительности заметил, что эти драгоценности, вероятно, служат ей своего рода залогом безопасности. Вместо того чтобы опровергнуть его слова, Лейси признала: «Наверное, в этом есть доля правды, но эти драгоценности стоили мне долгих лет тяжелого труда, пота и слез, и мне бы хотелось иметь возможность ими любоваться».
Ноа никогда не испытывал особого уважения к большинству знаменитых пациентов Клиники, но время от времени кому-то из них удавалось его провести. Вот и теперь на какое-то мгновение ему показалось, что Лейси Хьюстон – одно из редких исключений.
Придя наконец в себя, он поспешил за ней следом.
– Мисс Хьюстон!
Лейси и медсестра остановились, поджидая его.
– У нас здесь существуют определенные правила, и исключений из них не делается ни для кого. Мне очень жаль, но вы не можете держать драгоценности у себя в палате.
– Но почему? – удивилась актриса. – Что в этом плохого?
– Это будет отвлекать вас, а мы здесь не допускаем ничего постороннего. Никаких газет или журналов. Никаких книг, телепрограмм, разве что в определенные часы. Никаких телефонных звонков, никаких посетителей, кроме как с одобрения лечащего врача, и то лишь по воскресеньям. Вы можете посчитать наши правила излишне суровыми, но опыт показывает, что это необходимо.
Она выглядела расстроенной, и Ноа почувствовал к ней жалость, однако постарался ожесточить свое сердце. Глядя вслед Лейси, когда она уходила вместе с медсестрой, Брекинридж задавался вопросом, что она подумает, когда узнает, что ей придется делить комнату с другой пациенткой и самой стелить себе постель.
Вернувшись в свой кабинет, Ноа обнаружил там записку от директора Клиники Стерлинга Хэнкса. Шапка серебристо-белых волос на голове директора напоминала театральный парик, из-за нее сотрудники Клиники, которые недолюбливали Хэнкса – а таких было много, – дали ему прозвище Серебряный Стерлинг.
Ноа питал особую неприязнь к Хэнксу, главным образом из-за его самовлюбленности и напыщенности. Не получив медицинского образования и не имея ни малейшего представления о внутренней деятельности Клиники, директор тем не менее был явно преувеличенного мнения о собственных способностях. Приходилось признавать, что Хэнкс – всегда ровный, учтивый, свободно общающийся с высокопоставленными пациентами – умел создать хороший рекламный образ для прессы, но он совершенно не интересовался методами лечения, до тех пор пока они не вступали в противоречие с имиджем Клиники, который он так старательно оберегал. Хэнкса волновал лишь конечный результат, ему важнее всего было публично объявить, что такой-то и такой-то выписался после курса реабилитации, тем самым еще раз подтверждая его эффективность.
Ноа благодарил судьбу за то, что Хэнкс редко вмешивался в повседневные дела Клиники, однако они постоянно сталкивались. Разногласия возникали по двум вопросам. Первый из них иллюстрировала записка, которую держал сейчас в руках Ноа. Вторым было то презрение, которое Хэнкс питал к простым смертным, обращавшимся в Клинику за помощью. Будь на то воля директора, на лечение принимались бы только знаменитости. Ноа вовсе не намерен был лишать последних шанса на реабилитацию, но его в не меньшей степени беспокоила судьба других пациентов, не обладавших богатством или известностью. Именно работа с такими людьми оправдывала его пребывание в Клинике.
Глядя на белый клочок бумаги, он нахмурился. Хэнкс почти всегда передавал свои распоряжения и указания записками, совершенно игнорируя телефон, как будто Александр Грейам Белл[1] никогда не появлялся на свет. Ноа однажды упрекнул директора в том, что он использует этот способ общения, чтобы иметь доказательства своей неутомимой деятельности, которые всегда можно предъявить в случае необходимости. Хэнкс даже не потрудился опровергнуть обвинение, что и побудило Ноа добавить:
– Вы могли бы добиться того же самого результата, записывая все телефонные разговоры.
Хэнкс изобразил крайнее удивление:
– Мой дорогой доктор Брекинридж, это было бы не только неэтично, но и противозаконно.
Однако ярость Ноа вызывали даже не сами записки, а их привычное уже содержание. Вот что он прочел на этот раз:
Доктор Брекинридж!
В течение ближайших трех дней нас должен удостоить своим присутствием новый пациент – губернатор Уильям Стоддард. Сегодня утром я разговаривал с губернатором по телефону и посоветовал ему связаться с Вами.
– Проклятие! – вырвалось у Ноа.
О нем все кругом говорили, что в умении найти подход к больным он превосходит доктора Маркуса Уэлби и молодого доктора Килдейра, вместе взятых. Это было для него одновременно и проклятием, и благословением. Для того чтобы иметь дело с пациентами Клиники, с их чрезвычайно переменчивым нравом, требовалось обладать терпением Иова и тактом дипломата в придачу. Последнее и стало для Ноа источником всех бед. Как только Хэнкс узнал о его умении общаться с людьми, он предпринял шаг столь ловкий, что Ноа даже ни о чем не догадывался, пока не стало слишком поздно.
Теперь на Брекинриджа была возложена обязанность лично принимать всех высокопоставленных пациентов – встречать их у входа, как в случае с Лейси Хьюстон, опекать их в течение всего времени, уходившего на предварительные процедуры, и осуществлять контроль за их лечением. По мнению Ноа, все это было не более чем работой на публику. Он ведь врач, черт побери! Он выбрал эту область медицины по сугубо личным причинам, чтобы помогать всем алкоголикам и наркоманам, а не только богатым и знаменитым. Не говоря уже о том, что такого рода поденщина ему глубоко претила, она отнимала его время у других пациентов.
На его энергичные протесты Хэнкс вежливо ответил:
– Ваши исключительные способности очень ценны для нас, доктор Брекинридж.
– Но я же врач!
– Никто не ставит под вопрос вашу медицинскую квалификацию. Без сомнения, вы лучший доктор в штате. Однако Клиника сама по себе уникальна и, безусловно, пользуется большей известностью, чем даже центр Бетти Форд. Наша слава гремит по всему свету, и вполне заслуженно. Благодаря такой репутации лечение у нас оказывается предпочтительным для известных людей, и этим мы не в малой степени обязаны вашим усилиям. Пациенты, прибывающие сюда, осведомлены о ваших способностях, и они вправе ожидать от специалиста такого уровня личного внимания к себе.
– Известных? Вы хотите сказать, пользующихся дурной славой, – пробормотал Ноа мрачно.
– Вы имеете право на собственное мнение, – отозвался Хэнкс сурово, – до тех пор, пока вы храните его при себе. Продолжайте выполнять свои обязанности, как и раньше, доктор Брекинридж.
Чтобы освободиться от тягостной для него рутины, Ноа обращался в совет директоров, и там ему коротко ответили, что все подобные вопросы находятся в исключительном ведении Стерлинга Хэнкса.
Он даже подумывал обратиться с этой просьбой к самому Карлу Хейнману, основателю Клиники. Но кто знал, как найти его? Хейнман был весьма загадочной личностью.
Все еще глядя на записку, Ноа сосредоточился на имени. Оно показалось ему смутно знакомым… Да, конечно. Уильям Стоддард был губернатором одного из самых густонаселенных штатов. Ноа сделал гримасу. Если не считать кино– и рок-звезд, политические деятели пользовались его наименьшим расположением. Обычно они представлялись ему чем-то вроде геморроя. Немало политиков уже прошло через Клинику, включая бывшего президента страны, нынешнего вице-президента и многочисленных сенаторов. Стоддард был первым из губернаторов на памяти Ноа. Звезды шоу-бизнеса, невзирая на их заявления, обычно не слишком возражали против огласки, но политики требовали соблюдения строжайшей тайны. Вряд ли избиратели посмотрели бы благожелательно на то, что человек, страдающий алкоголизмом или наркоманией, вершит дела государства. До сих пор Ноа довольно успешно удавалось сохранять имена пациентов из правящих кругов в секрете; лишь дважды такие сведения просачивались в прессу. Один из тех политиков потерпел поражение на следующих выборах, зато другой, подав себя заново рожденным, победил, и с большим преимуществом над соперниками…
