Мэри Маккомас - Минуя полночь
Она отвернулась от окна и взглянула на свое отражение в зеркале над старинным комодом из красного дерева. Из-под футболки на левом бедре выглядывал уродливый воспаленный шов. Клок выстриженных волос на левом виске, как раз на том месте, где потихоньку заживала рана, сразу бросался в глаза, потому что на другой стороне головы темно-русые локоны волнами падали на плечо.
Но не только это заставляло ее прятаться от любопытных взглядов. Вокруг глаз держались зеленовато-черные синяки и опухоль, а по щекам расползалась, заходя и на подбородок, паутина тонких шрамов. Они были совсем свежими и очень яркими, их ничем нельзя было замазать… Что ж, подумала она, с отвращением поворачиваясь спиной к зеркалу, остались только шрамы и омерзительная усталость от людей.
Дом, который она сняла три недели назад, был большим, старинным и спокойным. Она спустилась по лестнице, прислушиваясь к скрипу деревянных ступенек, знакомому гудению холодильника на кухне и непрерывному потоку собственных раздумий.
Сама не понимая почему, она пошла прямиком к входной двери и подобрала оставленный малышом рисунок. Ей вовсе не было интересно. Может быть, простое осознание того, что он лежит там, не на месте, и что нужно его убрать, заставило ее занести свернутый в трубочку листок в столовую по дороге на кухню и бросить на стол. Надо будет потом выкинуть, подумала она, если, конечно, силы останутся.
Она насыпала в кофеварку кофе и, присев за стол, стала ждать, пока он сварится. Она даже не выглянула в окно, потому что ей было все равно, какая там погода, да и есть ли погода вообще. Ее не интересовали бескрайние просторы скучного и плоского канзасского пейзажа.
Последнее время она старалась освободиться от мыслей и эмоций, уставясь на собственные скрещенные руки или на пустое место на стене. Чем меньше работал мозг, тем меньше она чувствовала и тем лучше ей было, хотя частенько от таких усилий ее начинало клонить ко сну.
Телефон зазвенел именно в тот момент, когда она допила кофе. Она поставила чашку в раковину, где уже стояли чашки из-под кофе, выпитого за целую неделю, несколько грязных тарелок и кастрюля, в которой она два раза в день варила себе суп.
— Привет, мама, — сказала она уверенно и равнодушно.
— Здравствуй, дорогая, как ты сегодня?
— Лучше. — Она всегда отвечала «лучше». Иначе мать примчалась бы к ее двери, и это было бы гораздо серьезнее, чем свернутый в трубочку листок бумаги.
— Как твои глазки, дорогая? Опухоль сошла?
— Да. Все в порядке.
— Синева еще есть?
— Немножко.
— Просто ужасно, что нос сросся неправильно. Ломать снова, чтобы переделать то, что они не смогли сделать в первый раз, — представить невозможно! Но ты умница, что сделала все это прямо в больнице, пока лежала с ногой. Думаю, непросто было бы тебе вернуться туда еще раз после стольких месяцев.
— Конечно. — Она подошла к раковине, осторожно взяла чашку и снова налила кофе. Сегодня мать что-то уж слишком разговорилась.
— Слава Богу, все позади. Теперь нужно просто упражнять ногу, набираться сил и поскорее возвращаться домой. На сколько тебя отпустили с работы?
Дори уснула, не доезжая нескольких километров до дома. Над горизонтом садилось теплое осеннее солнце, и глаза ее тоже закрывались. Она прикрыла их всего на секундочку, чтобы исчезла эта резь от солнечного света. В кабине было так тепло! Дорога успокаивала своей монотонностью. Она любила и была любима. По радио звучала тихая спокойная музыка. Сквозь сон до Дори донесся голос Гила, мягкий и глубокий, как течение спокойной реки.
— Пока не вернусь.
— Ты же знаешь, что надо вернуться как можно скорее, чтобы твое место не занял другой врач. Ты и так хорошо потрудилась, чтобы его получить. Столько лет учебы, медицинская практика, интернатура… и три года ожидания. Сколько сил потрачено на эту карьеру! Нельзя потерять все это из-за какого-то несчастного случая. Это, конечно, трагедия, но ты вполне можешь справиться. Бог ведь не дает нам испытаний сверх сил, помни об этом.
— Это я уже слышала. — Хотя, честно говоря, она подозревала, что на этот раз он переоценил ее силы.
— Так ты гуляешь каждый день, да? — Проще всего было позволить ей строить предположения. — Я просто уверена, что свежий воздух пойдет тебе на пользу, дорогая. Хотя, должна признаться, предлагая тебе уехать куда-нибудь, я и представить не могла, что ты заберешься в такую даль. Подумать только — Канзас!
— Мама, я не совсем в форме, чтобы ехать в дом отдыха.
— Конечно, конечно, но я думала — может, в санаторий или на оздоровительный курорт.
Дори знала, о чем думала ее мать. Она всегда знала, о чем думает мамочка — ведь все это легко можно было угадать. Именно из-за стопроцентной предсказуемости она и любила маму.
— Полагаю, теперь все это уже не имеет значения — ты отдыхаешь и набираешься сил. А с кем-то из местных ты успела познакомиться? Сельские жители обычно так дружелюбны. Совсем не похожи на горожан. Ни в коем случае не бойся появляться на людях. Знаешь, эти фермеры бывают очень состоятельны…
Что еще ей нравилось в матери, так это умение отпускать тончайшие намеки размером с атомную бомбу.
— Я не совсем в форме и для того, чтобы снова выходить замуж, мама, поэтому давай не будем об этом, — сказала она довольно резко, подумав вдруг, непонятно почему, о Гиле Хаулетте.
— Хорошо. — Мама правильно поняла жесткие нотки в ее голосе. — Ты получила мою посылку? Кармела такая умница! Я рассказала ей о твоей беде с волосами, и она посоветовала сделать короткую стрижку, а потом снова отпустить локоны. Она нашла журнал с моделями коротких стрижек, чтобы ты могла выбрать. Видишь, тебя здесь очень любят. Все расспрашивают о тебе. Не знаю, зачем понадобилось уезжать в этакую даль, чтобы поправиться, когда и здесь столько людей были бы счастливы тебе помочь.
— Мама, мне не нужна помощь. Мне просто нужно время. Мне надо побыть одной.
— Да-да, я знаю, дорогая. И пытаюсь понять. Но на мой взгляд, когда случается такая трагедия, каждому человеку хочется быть среди друзей и близких.
— До меня всего час самолетом, да и позвонить я могу, когда захочу. — Господи, ну сколько можно говорить об одном и том же? Она вздохнула, и взгляд ее упал на стол, где лежал рисунок малыша.
— Да уж, если бы ты хоть иногда звонила. — В голосе матери звучало раздражение. — Если бы я сама не звонила по крайней мере раз в день, боюсь, никогда бы и не услышала твой голос. Я волнуюсь за тебя, дорогая, особенно теперь…
Дори тихонько положила трубку на край стола и пошла в столовую. Стянув с рулончика резинку, она разложила лист бумаги на столе.
