Сандра Мэй - Пробежать под радугой
Сюзанна потрепала свою взрослую дочь по плечу и улыбнулась так, что банковский клерк уронил папку с бумагами и зарделся как майская роза.
— Выше нос, Мэллори! Жизнь только начинается. Ты отправишься в Париж. Боже, как там хорошо! Ну а я займусь собой. Пока не старуха!
Сюзанне Мэллори было тогда тридцать шесть лет. Она умрет через полгода после поступления Франчески на филологический факультет Сорбонны. Умрет тихо, во сне, от внезапной остановки сердца. В ее шкатулке найдут письма Джейка, его фотографию и нитку искусственного жемчуга, которую он подарил ей в день рождения Франчески.
После похорон матери Франческа продала маленький домик в Дублине и уехала в Париж. Она была уверена, что покидает Великобританию навсегда — возвращаться ей было не к кому.
Училась она с удовольствием, друзей вокруг было полно, жизнь казалась прекрасной и удивительной, Франция — невыразимо прекрасной, но вот наступил тот день, когда им выдали дипломы, и взрослая жизнь надменно покосилась на Франческу Мэллори.
“А кто сказал, что будет легко?”
Ох, как же пригодились ей уроки Сюзанны! Франческа работала в школе преподавателем английского. Шила на дому. Убиралась в особняках. Работала корректором в разных издательствах. Сидела с детьми. Ухаживала за стариками. Собирала подписи в каком-то избирательном штабе. Посылала мамины рецепты пирожных в дамские журналы. Работала сиделкой в госпитале.
И никогда не унывала!
Что еще? Ах, да. Франческе двадцать три. Она невысокого роста, стройненькая, упругая, словно мячик, острая на язык. Щеки у нее румяные, глаза золотисто-карие, ресницы неимоверной длины. Волосы темно-русые, почти каштановые, вьются тугими кольцами и не поддаются ни расческе, ни ножницам. Однажды в парикмахерской ее стригли два с половиной часа, на полу выросла огромная гора Франческиных остриженных волос — а на голове у нее по-прежнему буянили крутые локоны.
Она в совершенстве знает французский и английский, объясняется на немецком и итальянском, любит носить джинсы и ненавидит туфли на шпильках. Сильное чувство посещало ее раз триста, но полноценных романов было всего два, она не любит о них вспоминать и почти готова согласиться с мнением мадемуазель Галабрю относительно “мужиков”.
Да, а к мадемуазель Галабрю она попала по знакомству, два месяца назад. В этом доме Франческа убирается, готовит, ходит за продуктами, работает в саду, читает газеты вслух, снимает показания счетчика, следит за приемом лекарств, ругается с почтальоном и молочником — и за все это ей отведены две отличные комнаты наверху, один выходной и безграничное доверие старухи.
Да, кстати. Без этого все равно не обойтись, хотя вряд ли сразу все будет понятно, впрочем…
За три месяца до начала описываемых событий в одном старинном замке у подножия Грампианских гор (это в Шотландии) состоялся следующий разговор:
— Холодно.
— Ветер просто.
— Нет, холодный апрель нынче.
— Апрель обычный. Ветер просто.
— Прошлый апрель был обычный, теплый, а ноне холодно. Уходит?
— Да. И пусть катится. От нее толку никакого.
— Все ж женский глаз.
— У меня тоже глаз не мужской, а я ж не лезу в ВОС-ПИ-ТА-ТЕЛЬ-НИ-ЦЫ!
— Сама посуди, хозяина дома не бывает, для школы они еще малы, а мисс Мэри не может им нянькой быть. Она сама еще малявка.
— Это не повод брать в замок всякую шушеру.
— Ну… с виду она вполне достойная особа.
— Ох, Мак, пил бы свой эль и не вмешивался! Эта ДОС-ТОЙ-НАЯ О-СО-БА… Я бы ее поганой метлой вымела, вот что. Надо придумать — маленькое дите запереть в темный чулан на два часа!
— М-да. Нехорошо. Плакал?
— Кто?
— Ну кто, Билли…
— А при чем здесь Билли? Она заперла маленькую мисс Кэролайн!
— Вот зара… То есть, я хотел сказать, что ж это она так! Кэрри, понятное дело, не плакала?
— Конечно, нет! А утром в белье этой мымры обнаружилась дохлая крыса.
— Это что, она из-за этого уходит? Подумаешь! Взяла да выкинула, бельишко простирнула.
— Понимаешь, Мак… Эта крыса… она сдохла ОЧЕНЬ давно.
— А-а-а… Ясно. Тогда конечно. Тогда понятно. А чего хозяин говорит?
— Ничего. Выписал ей чек и заперся у себя. Завтра поедет в Лондон, возьмет ее с собой. Сказал — в городе поищет няню. Или учительницу. Сказал — быстро не вернется. К лету. А то и к осени. К осени точно.
— Ну, положим, Билли я заберу с собой на дальние пастбища. Мисс Мэри можно отправить к тетке. А Кэролайн останется с тобой.
— Так она и осталась! Да она в момент увяжется за вами! Для нее один авторитет — Билли.
— Эх, Лори, хреновые из нас с тобой гувернантки!
— Да уж, Мак, что верно, то верно. Вот была б у них мать.
— Мать их умерла, стал быть и говорить об этом незачем.
— Пойду посмотрю, спят ли.
Тишина. Сполохи огня в громадном каменном очаге озаряют смуглое морщинистое лицо старика. Чуть погодя он задумчиво бормочет:
— Чего про мать говорить… Вот был бы у них отец нормальный.
1
Ночью над Жьеном пронеслась гроза. Молнии сверкали и исправно били в шпиль колокольни, река вспухла и заторопилась, улицы превратились в ручьи, все цветы в саду полегли под ударами ливня.
Франческа Мэллори не слышала ничего. Намаявшись за день, она спала как убитая. Дело в том, что вчера после ужина мадемуазель Галабрю приспичило сделать перестановку в комнате. Освежить, так сказать. В результате престарелая девица попивала портвейн и покрикивала на Франческу, а та в поте лица передвигала тяжеленную мебель эпохи Реставрации, пыхтела и чихала от пыли.
К полуночи перестановка была закончена, девица Галабрю с изумлением выяснила, что добила бутылочку портвейна до конца, а Франческа смогла только пожелать хозяйке спокойной ночи и уползти к себе наверх.
Она полежала некоторое время в постели, с сонным изумлением глядя на громадную лужу возле подоконника, потом соскочила на пол и подбежала к окну. Мир был свеж, умыт, душист и прекрасен. Птицы орали от счастья, деревья искрились бриллиантами и изумрудами мокрой листвы, от земли поднимался душистый пар. Солнце трудилось изо всех сил, обещая прекрасный денек. Франческа засмеялась, быстро натянула домашнее платье и кинулась вниз с воплем: “Мадемуазель Галабрю, вы только посмотрите, как красиво!” Разбудить хозяйку она не боялась — та просыпалась с первыми лучами солнца.
Франческа распахнула двери спальни девицы Галабрю — и поперхнулась собственным радостным воплем.
Старушка казалась крохотной в своей громадной кровати, похожей на корабль. Белоснежная ночная рубашка и кружевной чепец придавали мадемуазель величественности. Иссохшие руки были сложены на груди. По всей видимости, она умерла ночью, во время грозы, во сне. Лицо ее было спокойно, а на тонких губах застыла благосклонная улыбка.
Франческа немедленно вспомнила маму и заревела, и ревела целый час, одновременно вызывая врача и поверенного мадемуазель Галабрю.
Врач констатировал смерть “от естественных причин” и счел необходимым успокоить мадемуазель Мэллори.
— Не волнуйтесь и не убивайтесь так, моя дорогая. Вашей вины тут нет. Девяносто семь — это девяносто семь, ничего не поделаешь. Вас она любила, души не чаяла, так что никаких претензий к вам не будет.
Франческа шмыгала распухшим носом и непонимающе глядела на доктора. Все объяснил поверенный усопшей.
— У нее не так много наследников, главный — внук. Они поссорились лет тридцать назад и не разговаривали все эти годы. Насколько я знаю, уже тогда у него был отвратительный характер, вряд ли с годами он стал лучше. Вероятно, вам придется покинуть этот дом, но до его приезда вы, разумеется, можете остаться.
Потом мадемуазель Галабрю увезли, Франческа принялась за уборку, потом еще поплакала, потом с неожиданным аппетитом поела, а к вечеру, совершенно обессиленная, выползла в сад и задумалась.
Помимо вполне естественной скорби перед лицом смерти, Франческу настигли и другие сложности. Жилье — первая из них. В Жьен она приехала из Парижа, два месяца назад, по рекомендации одной старушки, бывшей когда-то в дружбе с мадемуазель Галабрю. В самом Париже Франческа до отъезда снимала крошечную квартирку на Монмартре, пополам с однокурсницей, но уже два месяца назад было ясно, что Франческа там лишняя, так как парень однокурсницы становился все грустнее и все чаще заводил разговор о том, как дорого жилье в Париже.
В Жьене, соответственно, она проживала только в этом доме, знакомых у нее здесь не было, если не считать молочника и почтальона, с которыми она исправно ругалась по поручению хозяйки (молоко кислое, а газеты дурацкие).
Дальше: жалованье. Теоретически оно ей полагалось, но практически… Старуха так быстро прониклась к Франческе доверием, что полностью передала ей все бразды правления в смысле ведения хозяйства. Франческа покупала все необходимое и не особенно задумывалась, где ее личные деньги, а где хозяйкины. В любом случае, счет в банке уже закрыт, и никто Франческе денег не выдаст. Значит, надо ждать этого самого внука, он и отдаст ей деньги. Если отдаст. Ха-ха.
