Валерия Горбачева - Медвежий камень
С хорошим настроением, так сказать. Но раскоп начался неудачно. С трупа.
И вот я сидела на бревнах, и делать мне было абсолютно нечего. «Интересно, – думала я, – когда мы теперь начнем?» К трупу я не подходила и даже не глядела в его сторону. А рабочие со стройки толпились у места происшествия и что-то бурно обсуждали. Марина стояла около экскаватора и слушала начальника строительства. Он, похоже, уже дозвонился до хозяина и теперь что-то активно втолковывал Марине. Смешно размахивал руками, заглядывая ей в глаза снизу вверх – Марина выше его на целую голову.
Я прислонилась спиной к забору, около которого лежали мои бревна, и прикрыла глаза. Предосеннее солнце слабо пробивалось сквозь густую листву, легкий ветерок чуть касался моего лица. Спать я, конечно, не собиралась, но посидеть вот так, расслабленно, бессмысленно, когда еще придется. Только бы не думать ни о чем. Не вспоминать, как обиделась на меня Таня, подружка моя, за то, что ухожу из музея, а она остается. Не думать о том, что не ладится у меня и с Леной, с которой мы тоже были закадычными подругами, неразлейвода, что называется, а последнее время часто ссорились и не понимали друг друга. Не сожалеть о том, что не звоню старым институтским друзьям. Не плакать, что осталась без друзей. И благодарить судьбу за то, что со мной моя семья. Муж, дети, родственники. С ними, конечно, мы тоже ссоримся, но ненадолго и не всерьез.
– Ксения, ты не уснула часом? – Марина опустилась рядом со мной на теплые бревна.
– Уснешь с вами, – я с сожалением открыла глаза.
– Ты плакала? – Марина с удивлением посмотрела на меня. – Расстроилась из-за этого? – она кивнула в сторону ямы.
– Нет, не плакала, просто глаза что-то воспалились. – Я смутилась: неужели все-таки плакала? – Но неприятно, конечно. Что менты говорят?
– Пока ничего не говорят. Сейчас дождемся Дрозденко, с ним еще побеседуют, потом вроде можно вывозить.
– Так сегодня больше не будут копать?
– Не знаю, – Марина вздохнула, – хотелось бы сегодня еще поработать, конечно, но когда это все будет… А ты что, уйти хотела?
– Да разве я тебя брошу здесь одну? – Я с почти веселым возмущением гляжу на нее. – Нет уж, пока все не решится – никуда не пойду. Тем более что здесь на бревнышках очень даже неплохо.
– Неплохо, – соглашается Марина, – только жестковато…
– А это надо сидельник иметь. – Я показала на круг из пенопласта и поролона, на котором сидела. Такая специально сделанная фишка для экспедиций: круг привязывается на резинке к поясу, так что, когда нужно сесть на камень или на землю, он всегда при тебе – и тепло, и достаточно мягко. – В крайнем случае куртку подложи, – я кивнула на свою ветровку.
– Нет, спасибо, все равно идти туда надо. – Марина поднялась. – Кстати, Мишель спрашивал, придем ли мы обедать на базу.
– У меня здесь ничего нет, – я развела руками, – можно попросить нам сюда принести чего-нибудь, если не сможем вырваться.
– Ладно, посмотрим по обстановке. – Марина ушла.
А я осталась сидеть. Видно, сильно обиделся на меня Мишель, даже про обед спросил у Маринки, а ко мне не подошел. У нас с ним своеобразные отношения. Считается, что мы с ним дружим, хотя в гостях друг у друга не бываем, проблемы не обсуждаем, вдвоем никуда не ходим. Он младше меня лет на десять, а то и больше, но относится ко мне как к младшей сестре – снисходительно-заботливо, хоть и называет меня по имени-отчеству и на «вы». Эту странность все заметили. Потому что бросалось в глаза, когда молодой человек спрашивал строго немолодую тетеньку: «Ксения Андреевна, вы обедали?» – и если в ответ слышал «нет», покачав укоризненно головой, шел ставить чайник и делать бутерброд. Поначалу удивлялись, обсуждали и намекали на более «теплые» чувства, отнюдь не братские, но потом привыкли: подумаешь, ну такие вот отношения, в жизни все бывает. Иногда Мишель на меня сердился, но это недолго обычно. Если обедать на базу не идем, обязательно приносил что-нибудь.
Дрозденко приехал довольно скоро. Рабочих тут же как ветром сдуло с нашей площадки, но тише от этого не стало, а наоборот, они энергично начали стучать, пилить и греметь на стройке, изображая бурную деятельность: а как же – хозяин явился.
Сквозь полуприкрытые веки я наблюдала, как Станислав Владимирович широким быстрым шагом идет к месту раскопа. Проходя мимо бревен, на которых я сижу, он бросил внимательный и слегка недоуменный взгляд – не узнал. Я, усмехнувшись, вежливо кивнула и получила в ответ машинальный, но такой же вежливый кивок. А через несколько минут я поняла, что означает «деловой человек». Разрулил Дрозденко ситуацию просто виртуозно. Я не слышала, что именно он говорил и даже кому именно, но буквально через час труп уже был вывезен. Экскаваторщик снова завел свою машину, а мы с Мариной встали на краю и продолжили контролировать его работу.
Милицейский капитан появился через неделю. Он остановился на краю раскопа с коричневой папкой в руке и внимательно принялся разглядывать нашу яму.
– Олег Георгиевич, здравствуйте, – радостно окликнула его Марина. – Спускайтесь, если хотите, здесь еще можно сегодня походить…
– А что, скоро уже нельзя будет? – попался на удочку капитан. Он довольно охотно и ловко спустился по трапу. – Почему?
– Ксения Андреевна не разрешит, – смеясь, указала на меня Марина. – У них скоро зачистки пойдут.
– Не разрешу, – кивнула я, – зачистки дело трудоемкое и дорогое.
Олег Георгиевич, суровый и неразговорчивый капитан милиции, приехавший неделю назад на обнаруженный нами труп, сегодня не хмурился, а с удовольствием расспрашивал о методике раскопа.
– Что-нибудь нашли? – задал он традиционный вопрос.
– Конечно, – пожали мы плечами, – много всего. А вы что-нибудь раскопали?
– Конечно, – в тон нам ответил Олег Георгиевич, – много чего…
Почему-то от этих слов, несмотря на, казалось бы, шутливый тон, в воздухе повисла какая-то тревога. Как будто колючий холодный ветер забрался под легкую ветровку и прошелся по спине и плечам неприятным ознобом. Я внимательно посмотрела на капитана и поняла, откуда взялась моя тревога. Его глаза. Они были холодными и совсем не веселыми. В них была все та же суровость и даже какая-то угроза. Я оглянулась на Марину. Она удивленно смотрела на капитана, тоже, видимо, уловив какую-то странность в его словах. Наверное, он почувствовал наше состояние, потому что перестал улыбаться, а сказал прямо, даже жестко:
– Убийство. Бомжа, конечно, но странное.
И снова повисла пауза. Тяжелая, двусмысленная, страшная. Я поежилась. Спрашивать его про убийство?! Задавать киношные вопросы: «Как убийство? С чего вы взяли? Почему странное?» и тому подобное? Глупо как-то и по-детски. В его словах ни вопроса нет, ни растерянности. Он не сомнениями делился, а информацией, причем коротко и ясно. Зачем же переспрашивать? Но реагировать-то как-то нужно. Может, о погоде с ним поговорить? Лучше тогда уж в обморок грохнуться. Я поймала себя на том, что даже мысленно пыталась ерничать и даже как будто шутить. Нервы? Нервы, конечно. Не так много прошло времени на раскопе, чтобы я вполне успокоилась, хоть и полегче немного стало. Раскоп – он почти живой, он за действия плохих людей не отвечает и изо всех сил пытается реабилитировать свое неудачное начало. Первой находкой, не считая трупа, конечно, был клад столового серебра, прикопанный, видимо, в первой четверти двадцатого века, в революцию. Приятное начало: ложки, вилки серебряные, кольца для салфеток с вензелями, чайничек с позолотой. Красиво. Да и потом как-то все гладко пошло. Дождей не было, и рабочие вполне вменяемые, сколько скажешь копать, столько и копают, и Мишель заглядывал, контролировал, все ли у нас в порядке. Рабочие со стройки не мешали, даже хозяин пару раз заглянул, поинтересовался, как дела идут и не нужно ли нам чего. Для меня это было непривычно, а Марина говорила, что и в прошлом году Станислав Владимирович интересовался ходом раскопок, спрашивал про находки, помогал с вывозом и даже по собственной инициативе дал денег на выставку находок по окончании сезона. Необычный, что и говорить. В общем, раскоп шел хорошо, и про труп мы стали забывать. И вот те раз.
