Анна Яковлева - Посадочные огни
Над аэропортом третьи сутки бушевал тихоокеанский циклон. Видимость заканчивалась на расстоянии вытянутой руки.
Третьи сутки аэропорт был закрыт, вылеты задерживались, и экипажи, изнывая от безделья, отлеживали бока на бугристых матрацах в местной гостинице, не поддающейся классификации по международным стандартам.
В зале ожидания творилось нечто невообразимое – великое переселение племен и народов. Маргарита не бывала в лагерях беженцев, но представляла их именно так: багаж вместо спальных мест, газеты вместо постельных принадлежностей и спящие, свернувшиеся клубком тела на подоконниках, на ступеньках и в закутках под лестницей. Под лестницей вообще было вип – место.
Столовая и кафе, не рассчитанные на такую прорву народа, не справлялись, комната матери и ребенка размещала только малышей, мамашам в койко-местах отказывали, милость оказали кормящим – им позволили оставаться при грудничках.
Отделение милиции аэропорта превысило плановые показатели по числу задержанных нарушителей порядка.
Пассажиры, вымотанные тремя сутками ожидания и антисанитарией, сублимировали агрессию – злились не на администрацию аэропорта и не на стихию, злились друг на друга. Мужья – на бестолковых, отупевших жен, которым все время чего-нибудь хотелось: то горячей воды, то супчика, то таблетку от головной боли. Жены вымещали злость на мужьях, которые ухитрялись при закрытых барах и ресторане, с пустыми карманами набраться по самые брови.
Апатичные дети уже не закатывали истерик, только хныкали.
При полном физическом истощении организмов эмоции не выгорали, уходили вглубь и тлели, ждали своего часа.
Ситуация подогревалась близостью Нового года и амнистией.
В аккурат под Новый год из тюрем страны вышли на волю заключенные, мотавшие сроки за грабежи, вымогательство, мошенничество и незаконный сбыт наркотиков, общим числом полтора миллиона. На этом фоне беспокойство администрации аэропорта за имущество пассажиров выглядело вполне объяснимо: монотонный голос в динамиках чаще предупреждал не только (и не столько) о задержанных рейсах, сколько не оставлять вещи под присмотром малознакомых людей.
А буран и не думал стихать: на ближайшие сутки объявили штормовое предупреждение.
Марго озябла, передернула детскими плечиками: за окном с метелью и подсиненными снежными заносами уходило за горизонт 30 декабря.
«Колдуй, баба, колдуй, дед, – повторяла уже в который раз за день Галкина, – хоть бы не улететь, хоть бы не улететь».
Маргарита воровато оглянулась из опасения, что ее колдовство может кто-то невзначай разрушить. Гостиничный коридор молчал.
Перед глазами доморощенной колдуньи проплыла картинка пятилетней давности: она и любимый мужчина в ее коммуналке. Любовь, любовь и еще раз любовь в оправе из шампанского, бенгальских огней, боя курантов и мандариновых корок. Корок было какое-то фантастическое количество – два пакета. Но это потом…
А поначалу это были сладкие и сочные, без единого зернышка мандарины из Абхазии с оранжево-красной кожурой. Они пропитали тонким ароматом хвои и цитрусовых все вещи, постель и надежду на счастье.
Так близко к исполнению желания Галкина больше не подходила. Ни разу. А тогда надежда вибрировала, источала обманчивое тепло, звала и манила, как горизонт, или фата-моргана, или сирена.
Радостные запахи оказались слишком ненадежными. Неуловимые и нежные, они быстро стали отдавать гнилью. Маргарита вернулась из рейса – выбросила пакеты с кожурой, забытые в комнате. Запах гнили выветрился не сразу, в отличие от летучего аромата цитрусов. Надежда обманула, даже не обманула, а кинула, как фата-моргана или сирена – никакой разницы. Галкина еле выплыла после случившегося. Пять лет прошло, а кажется, что вчера.
Маргарита заморгала, на нежной тонкой коже проступили морщинки, оторвала лоб от стекла. Только не сейчас, только не здесь.
«Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький билет»… К вылету она не опоздает, и, значит, Лева Звенигородский не будет, брызгая слюной, орать при всех старшей бортпроводнице экипажа (эсбэ) Галкиной: «Вылетишь из авиации!» Фраза эта каждый раз вызывала у Марго невротический смех: куда можно вылететь из авиации? На орбиту?
Маргарита оттолкнулась от подоконника и вошла в убогий гостиничный номер.
Если бы можно было впасть в летаргический сон до вылета, а еще лучше – до светлой полосы в судьбе, она бы это сделала не задумываясь, но бессонница несла вахту в изголовье ее постели в любую погоду, на любой широте и долготе.
Такой отвратительной погоды не помнили даже просоленные моряки: море напоминало кастрюлю на огне, булькало и бурлило. Мокрый снег смешивался с пеной, палубу заливало ледяной шугой. Судовые команды, сменившись с вахты, засыпали, не дойдя до коек.
– Никаких сходов на берег, никаких баб и кабаков. Корабль и база – вот ваша жизнь на три месяца, – наставлял командир офицеров, с нетерпением поглядывая на часы, – читайте устав: он побеждает зло и половой инстинкт.
Командир отбыл на берег, где его ждала проверенная временем, морями и ветрами компания собутыльников.
Команда осталась обживать плавбазу и вспоминать ненормативную лексику, доставшуюся в наследство от татар и строителей петровского флота. Наследство было мощным – иначе стада «стасиков» (тараканов) и крыс не победить.
Видавшая виды плавбаза скрипела на заводском причале, вспоминала молодость под жестоким штормом. Старушка напрягалась, чтобы не пойти ко дну, а команда, переселившаяся на базу на время ремонта корабля, после шести вечера отрывалась от невроза боеготовности в таверне на берегу.
Коку Миколе Бойко – рыжему, конопатому, шустрому, как те самые «стасики», было не до шторма и не до зверинца под ногами. На мичмане Бойко лежала ответственность за состояние духа команды в новогоднюю ночь, а до праздника оставалось неполных два дня. Праздник на берегу – это уже по определению праздник: в иллюминаторе виден берег и мелькают женские ножки.
Душа просила чего-то этакого, незабываемого.
Самые опытные донжуаны малого противолодочного корабля уже вели переговоры о незабываемом с местными барышнями.
Барышням технический спирт-ректификат не предложишь, решено было гнать самогонку.
Брага, поставленная предусмотрительным Миколой Бойко неделю назад, подошла и требовала перегонки. Аппарат под видом сварочного пронесли на корабль рабочие-ремонтники. Оттуда его без труда доставили на плавбазу. Культурная программа обещала быть.
Микола высунулся из камбуза, прислушался к тишине, нарушаемой крысиной возней, и вернулся на рабочее место, раздавив по пути тараканий выводок. Мичман даже не поморщился: хочешь или нет, бытие определяет сознание.
