Маргарет Роум - Холодная страсть
— Сантименты? Ты просто не понимаешь значения этого слова. Ты — холодная, бесчувственная женщина, развлекающаяся в мире мужчин! Девочка, где твоя женственность? Где мягкое, человечное общение, которого мужчины ждут от женщины? Ты похожа на механическую куклу с компьютером вместо сердца: действительно, превосходная копия твоей матери!
Его голова вздернулась. Он, самодовольно уверенный в том, что его стрела достигла цели, громко продолжал:
— Да, твоей матери! Женщины, которая виновата в смерти моего брата, как если бы она сама толкнула его под автомобиль. Он был бы счастливее, взяв в жены айсберг! Ты хочешь кончить так же, как она? Стать значительной, честной, потрясающей деловой женщиной, женщиной-бизнесменом, но с пустым сердцем, не знающим любви!
Джорджиной внезапно овладело безволие, и сердитое дядино лицо постепенно исчезло перед ее глазами, превратившись в серый туман, потом так же постепенно его черты вновь стали резкими. Она наощупь нашла флакон с таблетками, лежавший на ее столе.
Дядя продолжал свою обличительную тираду, а она подождала до тех пор, пока почувствовала себя в силах медленно подойти к раковине в углу комнаты, и налила стакан воды. Майкл продолжал бушевать, ничего не замечая, и она быстро проглотила пару таблеток, жадно запивая водой. Со всей беззаботностью, на какую ее хватило, она подошла к окну и заставила свое непослушное тело вернуться в прежнее состояние. Такие приступы стали повторяться слишком часто. Врач, у которого она консультировалась в Нью-Йорке, может быть, и был прав, когда диагностировал перенапряжение и переутомление. Как она рассмеялась в ответ на его предложение дать себе шанс на выздоровление тем, чтобы подольше отдыхать. У нее никогда не было выходных. Выходные — это пустая трата времени.
Она снова начала воспринимать едкие замечания Майкла. Он повторялся на присущий ему ирландский манер, слова спотыкались друг об друга и сплетались в возбужденное лопотанье: —…холодная, бессердечная женщина… убила моего брата своим ледяным презрением… пустое сердце… не знающее любви.
В голове у Джорджины что-то щелкнуло, и она набросилась на него с яростью большей, чем его собственная.
— А слышал ли ты, дядя, истории, которые рассказывали женщины в нашей семье? Нет? Тогда позволь мне просветить тебя, только сначала тебе лучше будет усесться, чтобы тебя не хватил удар!
Сбитый с толку, он исполнил ее приказание, слишком ошеломленный неистовством в ее глазах, чтобы поступить иначе. Она оперлась одной рукой на подлокотник своего кресла и холодно продолжила:
— Если бы не женщины нашей семьи, то не бывать нашему делу! Бабушка говорила это моей маме, а мама передала это мне, но я хочу добавить, только после того, как ее научил горький опыт, доказавший правоту слов бабушки.
Она сделала глубокий вдох, а Майкл все еще сидел с открытым ртом.
— У дедушки был превосходный ум, и он использовал его, чтобы добиться наилучших результатов, когда выбрал невесту-американку. После этого был основан его бизнес, он себе спокойно поживал, и позволил жене искать рынки сбыта и принимать заказы. Бабушка износила бесчисленное множество подошв в поиске доходных покупателей — и в конце концов находила их. Именно благодаря ей и ты, и мой отец не имели хлопот с процветающим бизнесом, который вы унаследовали, а не вашему беспечному папаше!
Майкл попытался возражать, но она заставила его замолчать.
— История повторилась и в отношении моего отца и мамы. Второй очаровательный ирландец; вторая деловая жена-американка. Спросил ли ты когда-нибудь себя, дядя Майкл, что делал мой отец в том районе сомнительной славы в день, когда он погиб? Он навещал одну из своих многочисленных подруг и поглотил чересчур много «огненной воды». Другими словами, его не толкнула под автомобиль ни моя мать, ни кто-либо еще — он был в стельку пьян!
Майкл тяжело опустился в кресло, сраженный наповал. Он не услышал ничего такого, чего бы не знал раньше, но его нежелание смотреть в лицо действительности позволяло ему задвигать такие факты в глубину сознания до тех пор, пока годы не смягчат память о них, и он поверит, что их никогда не было. Он отступал по мере того, как она втолковывала ему свое превосходство.
— Что же касается тебя, дядя Майкл, то что же ты сотворил со своей жизнью? Ты неудачник, потому что у тебя нет жены, которая была бы тебе опорой. Ты решил перевести свою долю в деле в деньги, оставив управление полностью моему отцу, потом ты растратил деньги в нескольких, следующих одно за другим, опрометчивых предприятиях. Это продолжалось до тех пор, пока ты не оказался выброшенным на обочину, но тебе удалось убедить мою маму дать тебе работу. И тебе при этом не стыдно в оскорбительном тоне, — ее голос дрожал от негодования, — отзываться о ней!
Он и не пытался ответить. Ее кинжал вонзился глубоко; словесные доводы Джорджины полностью сокрушили его собственные. Она смотрела сверху вниз на его посеревшее лицо и чувствовала, как в ней начинает пробуждаться сочувствие. В детстве она боготворила и своего отца, и его такого же непоследовательного брата. Дети не заглядывают в глубину; они редко ищут скрытое там. Ведь как у Майкла, так и у Бреннана Руни было вполне достаточно природного обаяния, которым они и очаровали доверчивого ребенка. Однако остатки уважения, которое она чувствовала к дяде, все еще теплились и вызвали у нее чувство стыда за ту жестокость, с которой она разорвала в клочья все то, что оставалось в нем от его гордости. Она подняла руку, чтобы примиряюще обменяться с ним рукопожатием, — его неподвижность была неестественной, — однако, когда она наклонилась вперед, пелена опять застлала ее глаза так внезапно, что она прямо задохнулась. У нее закружилась голова, и, когда серая дымка сгустилась дочерна, она простонала по-детски:
— Дядя Майкл! — Он как раз вовремя успел раскрыть объятия, чтобы подхватить ее, уже падающую.
Его первой реакцией было удивление, быстро перешедшее в паническую тревогу, когда он понял, что его немного надменная, раздражающе упрямая молодая племянница оказалась, в первый раз в своей жизни, полностью зависимой от него. Ее вялая неподвижность, когда она очутилась в его руках, испугала его лишь немного меньше, чем хрупкая невесомость, которую он ощутил, когда переносил ее к кожаному диванчику, стоявшему у окна. Он в течение секунды после того, как уложил ее, скользил страдающими глазами по побледневшему лицу, ожидая, что ее черные ресницы растянутся над затуманенными серыми глазами. Не имело значения, что те же самые глаза, может быть, наполнятся досадой или высокомерием при виде его; случившееся вынудило его осознать, что расположение, с которым он относился к ребенку своего брата, никак не уменьшилось за прошедшие годы, как ему представлялось, и все еще существовало сильное клановое чувство горячего участия. В нем настолько взыграли эмоции, что в горле встал ком. Резкости, которые они наговорили друг другу, и все различия между ними были затоплены волной сострадания, как только он увидел ее, лежащую здесь. Ультрасовременный облик, который она носила, как доспехи, разлетелся в клочки, и она в своей беспомощности казалась ему беззащитной малышкой.
