Пенни Винченци - Другая женщина

Такова действительность, и она вынуждена принять все так, как есть. Она должна подумать о своей дальнейшей жизни.

Гарриет посмотрела на себя в зеркало заднего вида и отметила, что события прошедшего дня сказались на ее внешности: лицо было бледным, губная помада стерлась, волосы растрепались. Не то чтобы она выглядела уставшей, просто черты лица исказились: взгляд был тяжелым, а рот плотно сжатым.

«Совсем как у матери», - подумала она с ужасом, выдавливая из себя вымученную улыбку.

Она еще раз осмотрела себя в зеркале: тушь расплылась, под глазами темные круги, белая блузка была несвежей и мятой.

Серьги нестерпимо жали уши, и она сорвала их, чувствуя, как в ушных раковинах бешено пульсирует кровь, Это было последней каплей, и она разрыдалась.

- О, ради Бога, Гарриет Форрест, - сказала она самой себе, смахивая слезы, - не смей рыдать только из-за того, что у тебя болят уши.

Она включила зажигание и выехала на дорогу, стараясь отогнать тяжелые мысли и сосредоточиться на том, что ждет ее впереди.

Ее сестра выходит замуж, и она должна отнестись к этому со всей ответственностью и, главное, приехать домой как можно быстрее. Слезами горю не поможешь.

Как ни странно, девушка вдруг почувствовала облегчение. Она даже смогла оценить красоту вечера с его чудесным закатом, когда солнце опускается за Чилтернские холмы, придавая им таинственность. Как хорошо будет повидаться со всеми, особенно с Руфусом и Манго, и наверняка Мерлин будет там, дай Бог ему здоровья. Она не видела его с тех пор, как он вернулся из Перу, хотя слышала по радио его голос, все такой же сильный и звонкий, как у двадцатилетнего, несмотря на то, что ему уже восемьдесят.

Она включила радио, и голос Паваротти заполнил кабину. Он пел арию из оперы «Мадам Баттерфляй», и это было так величественно и в то же время мучительно, что последние двадцать миль дороги она ехала, изнемогая от сердечной тоски и боли.

- Боже, надеюсь, это не перст судьбы, - сказала она громко, сворачивая «пежо» на усыпанную гравием дорогу, - хотя ты целый день испытывал меня.

Джеймс почувствовал невероятное облегчение, когда свет фар машины Гарриет прорезал темноту. Он с облегчением вздохнул не только потому, что, как всегда, волновался за дочь, ибо она водила машину слишком быстро - и в этом, как и во многом другом, она походила на него, - но еще и потому, что ее приезд внесет оживление в их компанию, всех расшевелит, и он под шумок сможет покинуть этот затянувшийся спектакль.

Для него было невыносимо, чуть ли не физически больно сидеть целый вечер неподвижно, и он часто вскакивал, чтобы наполнить бокалы, предложить гостям кофе, передать фрукты, сыр, бисквиты, пока Мэгги сладким голосом, но с явным раздражением не заметила ему, что он всех утомил и что ему лучше посидеть спокойно и позволить гостям самим позаботиться о себе. Можно подумать, только она знала, что для него лучше. Это она-то, с ее напускным спокойствием, граничащим с маниакальностью, с ее вечными всепонимающими улыбочками.

Уж кому присуще спокойствие, так это Сюзи, несмотря на ее жизнерадостность и кипучую энергию. Он посмотрел на нее, непринужденно болтающую с Джошем Бергином, Крессидой, Оливером, и в сотый, а может быть, и в тысячный раз задался вопросом: неужели Алистер не понимает, как крупно ему повезло с женой? Она превратила этот, казалось бы, несчастливый брак в нечто прочное, спокойное и созидательное! За все эти годы он никогда не слышал, чтобы она на что-нибудь пожаловалась, хоть словом, хоть намеком обмолвилась, что несчастна. Семья была ее работой, ее карьерой, и она достигла на этом поприще огромного успеха.

И вот сейчас по какому-то странному стечению обстоятельств, из-за неожиданного поворота судьбы все могло рухнуть.

В этот теплый ранний вечер Сюзи подошла к нему в саду, где все собрались выпить перед ужином, и слегка взволнованным голосом сказала:

- Джеми, мне нужно с тобой поговорить.

А чуть позже, когда Мэгги ушла в дом, чтобы сделать последние приготовления к ужину, а Алистер в своей обычной изящной манере стал собирать бокалы и уносить их в дом, они с Сюзи прошли в розарий, где она с некоторой долей волнения и даже удивления сказала:

- Джеми, ты, возможно, не поверишь мне, но Руфус решил жениться.

И тогда он спросил:

- Ну так в чем же проблема?

А она ответила:

- Проблема в том, что он хочет жениться на Тилли Миллз. Я точно не знаю, но чувствую, что здесь что-то не так, как ты считаешь?

С этого момента его охватило беспокойство и даже страх. Он с трудом проглотил приготовленный Мэгги ужин и выпил больше, чем за все - сколько же прошло? - за все двадцать лет со дня рождения Тилли Миллз.

Больше всего его пугала вынужденная бездеятельность, его абсолютная неспособность предпринять что-либо. В другое время он, возможно, поговорил бы с Руфусом, осторожно расспросил бы его о жизни, о его планах на будущее, что позволило бы понять, как серьезны его намерения. Но сегодня, вечером, когда все собрались на свадьбу его дочери, когда у него так много других проблем и забот, пусть не таких острых, но не менее важных, ему ничего не оставалось делать, как молча сидеть и наблюдать, как Руфус, держась очаровательно, хотя и немного старомодно, присел к столу, с большим вниманием и любовью поговорил с матерью - все знали, как трогательно он привязан к ней, - поболтал с Джулией Бергин, с Мэгги и с француженкой Жанин Блеш, крестной матерью Крессиды, которая выглядела потрясающе для своих семидесяти лет.

Он знал, что должно пройти по крайней мере двадцать четыре часа, прежде чем ему удастся выяснить, что случилось, и это было невыносимо.

Со жгучей завистью он посмотрел на своего крестного отца, сладко спавшего в уголочке, - сэра Мерлина Рейда, известного путешественника, который и на девятом десятке продолжал заниматься изучением земель, теперь уже более исследованных, чем тогда, когда шестьдесят пять лет назад он начал путешествовать.

Мерлин прервал свое последнее путешествие на мулах по Центральным Кордильерам, чтобы присутствовать на этой свадьбе. Он никогда не был женат, так как не выносил женщин, а они его, и считал Джеймса своим сыном, а Крессиду и Гарриет своими дочерьми и поэтому, как он выразился, ни за что на свете не мог пропустить такого семейного торжества.

Для своих лет сэр Мерлин Рейд выглядел удивительно молодо. Он был подтянут, седые волосы все еще были густыми, глаза блестели. Он прославился своим умением торговаться и предавался этому удовольствию не только на суках, кашбах и прочих базарах мира, но даже в кассах Британской железной дороги.