До мурашек - Ана Сакру
Что я почувствовал, когда все вскрылось?
Глухую, размазывающую по полу злость. Злость на жену за то, что поломала устоявшуюся жизнь. Злость, что нагадила на работе и тем унизила меня перед коллегами. И страшную растерянность из-за Мишки.
Это мой сын! Куда она, блять, с ним собралась?! К Юрику этому?!
Ни хрена!
Но Мишке всего шесть...А Катя объективно хорошая мать. И летает она в разы меньше. Да и в Питере живет целая армия ее и моих родственников с материной стороны, с радостью готовых быть няньками…
Как бы мне не было от этого больно, но реальность складывалась так, что пока Мише с мамой будет лучше.
Так что месяц проагонизировав с Катей в бесплодных и явно запоздалых попытках выяснить отношения, я оставил им с Мишаней квартиру, машину, недостроенную дачу, деньги на счету, а сам подал документы в несколько аэропортов, пообещав себе, что поеду в первый же, где мне пообещают сохранить должность КВС. Этим городом и оказался Краснодар. Областной центр моей малой родины.
И сердце смутно защемило. Неясной нотой дрогнуло что-то внутри.
А может быть, это судьба? То, что после стольких лет я снова возвращаюсь на юг, чтобы попытаться начать жизнь заново.
2. Лёвка
Дом, бывший мне родным первые четырнадцать лет жизни, встречает черными проемами окон, стылым сумраком внутри и совершенно незнакомыми запахами. От прошлого осталось лишь расположение комнат и стенка в стиле лофт в гостиной - и то, видимо, потому, что приварена к стене она была намертво, да и смотрится даже спустя столько лет вполне современно.
Когда я учился в девятом, у отца с матерью случился "кризис" - этим словом потом при разговорах было принято обозначать то, что батя - инструктор по туризму, после большой ссоры с мамой и небольшой дозы алкоголя в крови умудрился трахнуть свою сотрудницу прямо во время похода с группой, в которой были и мы с Алиской - моей младшей сестрой. И этот факт никогда не всплыл бы наверно, если бы я, выйдя отлить, не заметил характерные отсветы теней в его палатке и не присел рядом подождать и посмотреть, кто же оттуда выйдет.
Посмотрел...
Всю ночь потом бродил в зимнем лесу около лагеря, не в силах вернуться в свою палатку и просто лечь спать. Колотило дико, но не от холода и забивающегося в ботинки снега.
Я решил, что отец давно изменяет матери, и чувство было такое, что это не ей, а мне он изменял.
Больно? Это не то слово.
Нет вообще такого слова, которое способно описать, как у тебя за пару секунд рушится весь привычный мир. Только грохот горного камнепада стоит в ушах и удушающая пыль, от которой ничего перед собой не видишь.
Многие мои ровесники - подростки стеснялись родителей, пытались от них отделиться, ненавидели семейные выходные, мечтая удрать к друзьям. Со мной такого не было никогда. Я ходил за отцом хвостом повсюду, мечтал тоже стать альпинистом как он, ждал, когда папа начнет меня в настоящие восхождения брать. Мне было четырнадцать, и я свято верил, что мой отец - самый лучший. Настоящий мужчина, надежный, преданный, всегда знающий, как поступать.
А тем утром, когда я выпалил ему в лицо, что видел его с другой, он чуть не плакал, молол какую-то чушь про то, что сам не понял, как так вышло, и умолял матери его не выдавать. И это было еще больнее, чем узнать, что способен отец предать мать.
Вот этот мужчина, которого я боготворил, оказался вдруг обычным человеком. Запутавшимся, неуверенным, слабым. Я смотрел на него и не знал, на что вообще теперь опираться. Почвы-то под ногами нет. Я считал свою семью чем-то нерушимым, а она разлетелась как карточный домик буквально через несколько дней после того, как мать все-таки узнала, что произошло в том походе.
Она, будучи импульсивным человеком, одним днем собрала пару чемоданов, забрала наши с сестрой документы из школы, и мы переехали из Домбая в Москву, оставив отца в этом доме одного.
Тот период своей жизни я помню плохо, потому что каша в голове от всего произошедшего давала интересный эффект - так как внутренние переживания были сильнее внешних раздражителей, у меня отчетливо отпечатались пережитые сильные эмоции, а вот как звали к примеру моих новых одноклассников, я сейчас ни за что сказать не смогу.
С отцом я помирился через пару месяцев - все-таки я слишком сильно его любил и люблю, но для меня это уже был другой человек. Теперь я знал, что и он может ошибаться. Его мнение уже не было последней инстанцией, и я начал предпочитать думать своей головой и не строить иллюзий.
Я осознал тогда в первый раз в полной мере, что идеальных просто нет. А потом еще ни раз в этом на своей шкуре убедился.
Никого нельзя ставить на пьедестал. Никого.
Потому как именно этим пьедесталом тебе через какое-то время и прилетит. И чем он выше, тем будет больней.
Что касается матери, то примерно через полгода настойчивых отцовских попыток вернуть семью, родители все-таки помирились. Но в Домбай мама отказалась ехать наотрез, а папе, помешанному на горах и дикой природе, совершенно нечего было делать в Москве. В итоге компромисс был найден в самой дальней возможной точке - Владивостоке, куда мы и снова переехали, чтобы начать жить заново.
Отец продал туристический комплекс на Домбае, включающий гостиницу и базу, деду и дяде, а дом, который строил сам, не смог. Рука не поднялась, оставил нам с сестрой в наследство. И все это время, уже почти пятнадцать лет, наш дом сдавался туристам как элитный двухэтажный коттедж, который сейчас, в майское относительное межсезонье,
