Наталья Воронцова - Маринкина любовь
— Спи, Маринка! Вот рассказала, на свою голову! Не знаю я. Не важно это. Бог дал, Бог взял. Все под Богом ходим.
— Мам, а почему он дал, чтобы Татьяна Алексеевна погибла?
— Да уснешь ты сегодня или нет! Уже три часа ночи. Спи немедленно! Откуда я знаю почему!
— А как же ее детишки теперь будут? Наташка-то Соловьева совсем маленькая, ей в этом году только в первый класс идти… А Димке вместе со мной в пятый… Как же они будут вообще без нее, мам?
— Ну вот, разревелась опять! Тебе-то чего? — Мать шумно поднялась с кровати, зажгла ночник, прошлась по комнате. — Держи платок, вытрись! И в кого ты у нас такая странная! В отца своего психованного, не иначе. У него все родственнички ненормальные были! Нашла о ком переживать — чужие люди! У тебя мать одна бьется, а тебе хоть бы что! Когда от нас отец уходил, не рыдала небось…
— Но у них мама погибла, а наш отец алкоголик! Это другое… Мамочка, я так люблю тебя! Я даже не представляю… — И девочка захлебнулась в рыданиях.
— Хватит уже ныть, Маринка! Слезами горю не поможешь, да и не твое это горе, не выдумывай! — Щурясь на свет, Лидия Ивановна раздраженно накапала в стакан валерьянки. — На выпей, и быстро спать! Мне завтра на работу рано. Что за ребенок такой чувствительный!
Слушая усталый храп матери, Маринка еще долго ворочалась на узкой кровати, до глубины своего двенадцатилетнего сознания потрясенная страшной новостью. Раньше смерть всегда казалась ей чем-то далеким, касающимся только дряхлых стариков и старух, которых она очень боялась. Смерть существовала где-то в параллельном пространстве — Маринка знала о ней, но не думала, что это слово может внезапно стать чем-то таким реальным. Размазывая по лицу слезы маленьким кулачком, она пыталась поставить себя на место Наташки и Димки Соловьевых, в одно мгновение потерявших мать. Еще утром они были счастливой семьей, на зависть многим отдыхающей в Пицунде, а через несколько часов, после того как перевернулась злополучная лодка, стали неприкаянными, потерявшими самое дорогое сиротинками. От таких мыслей слезы лились сильнее, Маринка содрогалась всем телом, не в силах осознать всей бездушной неотвратимости смерти. Тогда же Маринка решила, что будет помогать Димке и Наташке, чего бы ей это ни стоило.
Первого сентября Маринка шла в школу необычно взволнованная. Целых три недели она готовилась к тому, чтобы встретиться с Соловьевыми. Ей казалось, что произошедшая трагедия стала для брата и сестры водоразделом, после которого ничего уже для них не сможет быть как прежде. Ведь и сама же Маринка, тихо сопереживая в уголке чужому горю, ставшему неожиданно ее собственным, ощутила, что ее детство закончилось в ту минуту, когда она узнала о гибели мамы Димки и Наташки. А уж для них-то — более… Она представляла, как она увидит брата и сестру, подойдет к ним, — и ей становилось мучительно страшно оттого, что не найдется, что им сказать. Дети Соловьевы, пережившие смерть матери, представлялись ей кем-то вроде инопланетян, у которых все теперь по-другому.
Но на школьной линейке Маринка так и не решилась подойти к ним, хотя душа отчаянно этого требовала. Она только наблюдала исподтишка, как они стояли рядышком, зябко прижимаясь друг к другу, два маленьких светловолосых существа. Как будто нахохлившиеся воробушки на ветке, грелись теплом друг друга. Где-то в стороне, ни с кем не общаясь, стоял их отец Лев Дмитриевич, в темном костюме и темных очках. Он тоже как будто ссутулился, стал меньше за последний месяц. У Маринки снова потекли горючие слезы от ощущения какого-то безысходного одиночества. Но, поймав на себе удивленно-раздраженный взгляд матери, девочка мгновенно утерлась рукавом и продолжила стоять в шеренге одноклассников, не слыша ни единого слова из приветственных речей учителей.
Перед первым уроком Маринка, опасаясь, что не все дети знают о Димкиной трагедии, осторожно предупредила одноклассников, чтобы ему не задавали лишних вопросов. Ей казалось, что он не выдержит, если кто-то хотя бы намеком напомнит ему о случившемся. Целый день потом она следила за Димкой, пытаясь заметить предательские штрихи произошедших с ним перемен. Но он держался ровно и отстраненно, как обычно, даже улыбался и рассказывал что-то смешное. Может быть, он был чуть бледнее обычного… Или ей так показалось тогда?
После уроков Маринка увидела, как Димка помог сестренке надеть ранец, и они медленно вышли вдвоем из серого здания школы. Крепко держась за руки, дети потопали по дорожке к дому, где жила элита маленького подмосковного городка Петровское — Соловьев-старший был «шишкой» в местной номенклатуре. По пути они зачем-то свернули в другой дворик, где бросили на скамеечке ранцы. Маринка смотрела на них, притаившись за стеной дома. Димка осторожно покачал Наташку на качелях, потом они вместе повисели на железных брусьях, раскачиваясь как обезьянки. Сердце Маринки разрывалось от боли. Она жадно следила за каждым движением детей, готовая в любую минуту рвануть им на помощь, утешить, поддержать…
— Мамочка, я сегодня видела Димку Соловьева, — взахлеб рассказывала Маринка вечером. — Он такой тонкий, такой…
— Что ты мне про Димку этого битый уже час рассказываешь? — прервала ее мать и подозрительно посмотрела на дочь. — Ты в него, часом, не влюбилась? Смотри у меня! Я тебе дам — с мальчиками крутить! Рано еще о глупостях думать!
Маринка замолчала и никому больше не рассказывала про свои чувства — только подружке Вике, да и то не все. Следующие месяцы прошли для девочки с глубоким осознанием своей тайной причастности к чему-то нестерпимо важному. Оставаясь по-прежнему незаметной для объекта своей заботы, она делала все возможное, чтобы хоть как-то облегчить жизнь бедным детям. Как будто она почувствовала себя гораздо старше и сильнее их обоих.
В столовой у Димки всегда каким-то чудом оказывалась самая большая порция холодных, скользких пельменей. Это Маринка незаметно перекладывала ему еду из своей тарелки. Иногда она приносила в школу вкусные домашние пирожки и всех угощала, оставляя самые большие, конечно, Димке. Если девочка узнавала, что он не успел подготовить домашнее задание по русскому, который отчего-то не любил, то тянула руку и первая вызывалась к доске, чтобы, не дай бог, Соловьев не получил плохую отметку. Каждый день она наблюдала за тем, как выглядит Димка, и, если ловила тени усталости в уголках его живых серых глаз, страшно переживала.
Дни бежали за днями, и каждый из них был наполнен для Маринки глубоким смыслом. Кто уполномочивал ее на такие поступки и насколько нужна была тогда сиротам ее помощь, Маринка не могла бы ответить и спустя многие годы. Тогда же она просто повиновалась мощному импульсу, который двигал ею изнутри, не оставляя никаких шансов на сопротивление.
