Натурщица - Олег Юрьевич Рой
И вот они вошли, художники, писать ее, Симу, и сердце сделало кувырок, дыхание чуть сбилось, а к щекам прилил жар. Они, конечно, не все разом зашли, а втекали неспешными ручейками — одна фигура, вторая, третья… Сима наблюдала искоса, боковым зрением, сидя прямо, словно аршин проглотила. Она должна здороваться? Или они? Или… Как это вообще тут принято?
— Ну, что, приветствую вас, коллеги, — негромко сказал вошедшим Костя, — модель на месте, и я не буду вам тут отсвечивать и мешать. Но если что, зовите, я рядышком, вы знаете где.
И ушел. «Представляете?!» — трепыхнулось в голове последнее паническое, и Симу внезапно отпустило.
Все. Ее ведь никто не ест, можно расслабиться. Тем более что, судя по окружающим, ничего особенного не происходит. Значит, надо настроиться на обычный рабочий лад. Она — пластическая фигура, и все тут.
Самое время подумать, «как же она дошла до жизни такой»…
Часть I
Как Сима дошла до жизни такой
Глава 1
«Ну что, стрекоза, отлеталась?»
А жизнь на периферии не сахар.
Кто рожден в большом городе, тому абсолютно неведомы проблемы маленьких городков, тем паче сельских поселений, а уж деревень-то…
Такая неаппетитная подробность, как отхожие места, к примеру. (Если кто за столом в данный момент, то прошу прощения за то, что на какое-то время придется отложить вилку.)
Так вот, двадцать первый век, на минуточку. Ну ладно, конец двадцатого. Но все равно! Кто-нибудь может вообразить, что в двухэтажном деревянном доме на несколько семей туалетом может быть самая обыкновенная, извините, дыра в деревянном стульчаке? Зачем нам об этом думать, скажете вы. Да затем, что «цивилизация начинается с канализации». А мы же люди цивилизованные, правда?
Ну хорошо, оставим этот вопрос. Но и все прочие темы периферии далеки от романтики. «Груба жизнь», как сказал некогда Чехов. Например, если жить в деревне, где практически нет никакой работы, а кушать-то надо и семью кормить. И, соответственно, как-то до этой работы добираться. Жизнь на отшибе цивилизации, в принципе, чаще всего безрадостна, а не зная истинных ее реалий, можно даже не поверить, что в наше время такое бывает.
Сима родилась в деревеньке Каменка, в Рамешковском районе Тверской области. Деревенька была в десяти километрах от районного центра. Мать Симы, Екатерина Сергеевна, работала бухгалтером в лесхозе и каждый день преодолевала это расстояние — летом на велосипеде, а зимой на автобусе. Остановка же автобуса была не вот чтобы «за углом», а в соседней с Каменкой деревне Прислон — до нее было три километра. Если переполненный автобус проезжал мимо (а такое бывало нередко), то эти десять кэмэ приходилось топать пешком. Летом и при хорошей погоде еще было терпимо, а вот представьте, каково это в ливень — когда грязь разъезжается под ногами, а сырой ветер пронизывает до костей. Или когда по нынешним погодам твои ноги месят сырую ледяную кашу. Не верится и не хочется даже представлять, правда? Но человек ко всему привыкает…
Сима отчетливо помнила, как стояла на дорожке у дома и ждала маму. Это было так волнующе — ждать маму! Сима напряженно всматривалась далеко за горизонт, боясь пропустить главный момент. Она была «впередсмотрящей» и стояла на носу корабля. Когда она была совсем маленькая, ей нравилось думать, что она стоит именно на носу корабля и от того, что она увидит, зависела вся команда. А какая команда? Она сама, Сима, да медведь Топтыжка. Этого медведя подарил ей папа (он тогда был трезвый и добрый), и Сима всегда спала не иначе как с медведем в обнимку. И с собой его брала — встречать маму. Мамин облитый солнцем силуэт на велосипеде появлялся в конце улицы, и сердце радостно вздрагивало. Она не знала, как правильно должен кричать впередсмотрящий, и всегда кричала:
— Земля!
Девочка в каком-то фильме видела, что взбудораженный матрос, вцепившись в канат, смотрел на горизонт, размахивал своей шапкой и кричал: «Земля!», — и лицо у него было очень радостное.
— Почему «земля»-то? — смеясь, спросила как-то мама, услышав дочкин ликующий вопль.
Та объяснила как могла:
— Мам, просто очень ты долгожданная! А я как будто на кораблике и вперед смотрю, а тут вдруг ты.
Мама на минуточку задумалась.
— Ну… Если на кораблике, тогда они вроде как кричат: «Прямо по курсу», что ли.
— Я тоже буду кричать: «Прямо по курсу!» — подпрыгнула и захлопала в ладошки девочка.
Как любому ребенку, ей хотелось радоваться жизни, но в их деревне радостей и развлечений было маловато. Жил на их краю мужичок, его все звали Шутник, потому что он, слегка подшофе, любил на улице приставать к односельчанам с вопросом: «Эй, ты чего мои штаны-то надел?! Да я шучу-у!»
Ну или вот сосед, дядя Коля Котызин, — один раз, напившись гораздо сильнее, чем Шутник, он, сбегая со ступенек своего крыльца, не рассчитал силы. Пробежав до заборчика, он ткнулся в него головой, упал да так и заснул. Сима потом играла «в Котызина» — сбегала с крыльца, нарочито шатаясь, пробегала несколько шагов до заборчика, с криком «Бу-ум!» стукалась в него растопыренными руками, падала и делала вид, что спит, свернувшись калачиком. Мать хватала ее в охапку: «Горе ты мое!» — и уносила в дом, а Сима очень веселилась.
Весь мир был для нее игрой, и одно время ей очень нравилась морская тематика. Вероятно, запомнился какой-то из фильмов, которые Сима очень любила смотреть по их старому телевизору. Таращилась глазенками в «движущиеся картинки» с самого младенчества и хорошо под них засыпала. Книжек в их доме почти не было, а уж фильмы — это были потрясающие миры, в которые Сима ныряла с головой.
Как-то раз после сильного дождя у них посреди двора образовалась большая лужа. Для пятилетней Симы она, понятное дело, была морем. Сима надела мамины резиновые сапоги (своих у нее еще не было) и, осторожно подволакивая ноги, стала входить в эту лужу все дальше и дальше, пока не оказалась на самой ее середине. И вода в луже тоже дошла выше, чем до середины маминых сапог. Сердце девочки зашлось от восторга. Она стояла в самом центре моря! И чувствовала себя настоящей Владычицей Морской.
— Я — царица морей, — тихонечко сказала Сима сама себе.
И ей очень это понравилось. Царица
