Инна Туголукова - Всем сестрам по серьгам
Время от времени в ее жизни появлялись мужчины. Один даже собирался жениться, да так почему-то и не собрался. То ли девочек испугался, то ли не понравился вечный бедлам в квартире, склоненная над машинкой Валя, брехучая дворняга Фунтик и наглая рыжая кошка Фиса. А может, еще что-то. Кто их знает, мужиков? Что там у них крутится в голове, извращаясь, трансформируясь до неузнаваемости?
А ведь была она красивая, Валя. Высокая, статная, стильная, как с обложки модного журнала. Выходила из своей разгромленной квартиры, будто Афродита из морской пены. «Сшей, как у тебя», — просили заказчицы. Она и сошьет, и все вроде так, да не так — сидит как на корове седло: фигура — великое дело.
И характер у нее был легкий, незлобивый. Она не раздражалась по пустякам, никогда не повышала голос и словно бы посмеивалась над собой. А когда человек улыбается, то и жизнь его многотрудная не кажется такой уж невыносимой. Особенно со стороны. Ну, тянет баба воз — и ладно. Другой бы кто давно копыта отбросил, а этой двужильной все хрен по деревне.
А жизнь продолжалась. Наталья окончила школу и поступила в текстильный институт на отделение художественного моделирования одежды. Домой приходила поздно, только переночевать, а то и вовсе не возвращалась. Валя пробовала с ней бороться, но битву эту проиграла. Очень она боялась за свою старшую дочку. А чего особенно боишься, то, как правило, с тобой и происходит — это уж давно замечено. И в начале четвертого курса Наталья сообщила, что беременна и выходит замуж. Однако замуж так и не вышла, а в июле родила дочку.
Назвали девочку Людмилой. Правда, сама она, обретя к полутора годам дар речи, на вопрос «Как тебя зовут?» отводила глаза, шаркала ножкой и кокетливо отвечала:
— Мими.
Так и закрепилось за ней это имя.
Валя, как говорится, приняла внучку на свои колени и не выпускала из рук. Впрочем, никто у нее этого права не отнимал. Наталья заглядывала нечасто, в основном за деньгами.
* * *В восьмом классе у Алены начались серьезные проблемы с математикой.
— Ну как же так, дочка? — переживала Валя. — Или ты не занимаешься?
— Не занимаюсь, — легко соглашалась Алена. — Не нравится мне математика. Скучно!
— Что значит скучно? — не понимала Валя. — Тебе же еще два года учиться. Что дальше-то будет?
— Будет музыка.
— Музыка?! — пугалась Валя. — Какая музыка? Тебя же в девятый класс не переведут!
— А мне и не надо. Мы с Ольгой в училище решили пойти. В медицинское. Софья Ковалевская из меня все равно не получится, а хорошая медсестра, может, и выйдет. Поработаю несколько лет, поступлю в Сеченовку. Я врачом хочу стать. Хирургом.
— Ну что ж, — одобрила Валя, — это дело хорошее. Но кто же тебя возьмет с таким аттестатом?
И побежала в школу.
— Это просто возмутительно! — горячилась математичка. — Я понимаю, была бы тупица! Но ведь умная, начитанная девочка! Ваша дочь просто перестала заниматься. И теперь так безнадежно отстала, что без репетитора ей класс уже не догнать.
— Да ей математика-то не понадобится…
— А-а! — озарилась математичка. — И вы туда же! Теперь я понимаю, откуда ветер дует. «Зачем учить географию, когда извозчик довезет» — так ведь? Математика — точная наука. Она нужна для тренировки ума! Для общего развития, наконец. А ваша дочь заявляет, что, видите ли, не станет терять свое драгоценное время на уравнения с двумя неизвестными, когда полным-полно непрочитанных книг, а жизнь так коротка!
— Да, — покивала Валя, — читает она много…
— Я тоже много читаю, но при этом не манкирую своими обязанностями! Или вам кажется, что ваша дочь и так прекрасна? Без извилин… — еще раз блеснула она эрудицией и сурово посмотрела на Валю, но та расстроенно молчала. — Я ей говорю: «Ведь это же стыдно — быть двоечницей! Взгляни на своих подруг!» А она мне: «Вы думаете, они интереснее Владимира Набокова?» И книжку показывает!
— Вот и я вам тут книжек принесла, — поставила Валя на стол увесистый пакет. — А вы уж, пожалуйста, поставьте ей троечку…
— Даже если я каким-то чудом дотяну ее до конца года, она все равно не сдаст экзамен. А впрочем, — досадливо поморщилась учительница, — может, вы и правы. Зачем ей математика? У вас ведь в сфере обслуживания другие законы действуют: ты мне — я тебе. Правильно? Ну что ж, давайте жить по этим принципам…
Валя еще не раз приходила в школу с дарами и не один сшила бесплатный наряд, но восемь классов Алена окончила с вполне приличным аттестатом и поступила в медучилище.
Теперь ей нравилось все — и преподаватели, и предметы, но больше всего — практические занятия в больнице. Здесь она не гнушалась никакой работой, но особенно любила ухаживать за старушками, и те, не избалованные вниманием, встречали ее как ангела небесного, норовя уделить из скудных своих запасов то конфетку, то яблочко. А она жалела их за стеснительную беспомощность, за сломанные хрупкие косточки и усохшую плоть, за терпение и никому ненужность.
Еще Алена жалела бездомных собак, в большом количестве расплодившихся на территории больницы. Те это чуяли, и стоило ей только появиться, как уже бежали навстречу, виляя пушистыми колечками хвостов. Она доставала заранее припасенный пакетик собачьего корма и оделяла всех понемногу. Собаки тыкались в ладонь холодными мокрыми носами, угощались деликатно, не теряя достоинства, — еда водилась в достатке, не хватало ласки.
Еще были бомжи — бывшие люди. Их привозили почти каждый день — побитых, поломанных, в гнойных язвах и вшивом рубище, в облаке невыносимого смрада.
Обрабатывать бомжей не хотел никто: касаться зловонного тряпья, траченного разложением тела, годами не мытых, липких волос. И шпыняли их грубо, зло, с нескрываемым отвращением. А те, бессловесные, молча признавали право всех прочих обращаться с ними именно так.
И как уж там получилось, но обработка бомжей стала ее, Алениной, непосредственной обязанностью.
— Силантьева! — кричали ей. — Иди быстрее! Твоих клиентов привезли…
Она надевала маску, перчатки и принималась за дело: разувала, раздевала, стригла, брила во всех местах, отмывала вековую грязь. И под ее сильными маленькими руками убогое существо обретало подобие человека, и только лицо упорно хранило неизгладимую печать этого самого убожества.
А зловонные лохмотья прямо из моечной отправлялись в мусорных мешках на помойку: не брала их никакая дезинфекция и сжигать, как предписывалось инструкцией, не получалось — не горело влажное тряпье, хоть ты тресни. Вот и собирали для бедолаг обноски всем отделением, несли из дома, от соседей, да за умершими иногда оставалось. С миру по нитке — голому рубашка. И уходили бомжи в божий свет подлатанные, подштопанные, в чистых одежках с чужого плеча.
