Наколдую любовь... (СИ) - Константа Яна

Совет он дал, может, и мудрый, но Ася от его речей опешила. Она ждала другого – не за таким ответом она сюда пришла и не ради этих слов перед иконами целый час рыдала. Она уже на все готова – и молиться, и поститься, и что угодно делать, – но только бы знать, что результат будет, и за старания эти воздастся ей желанным. Вариант, что предназначение ее не в материнстве, она и вовсе не рассматривала. Ей нужен ребенок, и не чужой, а свой, родной, выношенный под сердцем, – иначе зачем ей жить-то? Андрик же однажды не выдержит, бросит ее, и останется она тогда в этом мире одна-одинешенька, никому не нужная, бесполезная.

Разочарованная ответом батюшки, Ася вышла из храма и медленно пошла в сторону дома, скрипя снегом под подошвами тонких аккуратных сапожек.

Глава 2

- Послушай, Андрик…

На просторной кухне, обставленной по последнему слову техники, Павел – грузный мужик лет пятидесяти – сидел напротив Андрика и потягивал армянский коньяк. Андрик смотрел на брата, ожидая, что же скажет он дальше, но Павел не торопился продолжать – он молчал, что-то сосредоточенно обдумывая, и старательно пережевывал дольку лимона. Потом шевелюрой замотал и вдруг задумчиво посмотрел на младшего брата – не то с осуждением, не то с жалостью, – Андрик так и не понял, что означал его взгляд, но на всякий случай предупредил:

- Если ты намерен доставать меня разговорами об Асе, то этот коньяк я вылью тебе на голову.

- Ну что ты сразу ершишься? – поморщился Павел. – Я же не сказал еще ничего. Слушай, Андрик, я, может, помочь вам смогу.

- Ты?!

- Я. Ты только не злись – выслушай меня сперва, ладно? Я вам с Аськой зла не желаю, ты же знаешь, а вот мать вас, зуб даю, до развода доведет, если внуков ей не подарите.

- Да выкладывай уже.

Павел плеснул себе еще коньяка, одним махом его выпил и, шумно выдохнув, продолжил:

- В общем, говорят, бабка есть одна – типа знахарки, - проговорил он, и Андрик тут же, тяжело вздохнув, закатил глаза. – Да погоди ты вздыхать! У нас девки на работе о ней говорили, мол, она чудеса творит, и любую болячку от ее травок как рукой снимает! Свози к ней Аську – авось, и получится у вас что… Она в глуши живет, там еще название какое-то смешное – то ли Мышинки, то ли Хомячинки…

- Паш, ты взрослый мужик! Что за чушь ты несешь? Какие еще Мышинки?! Какие Хомячинки?! Вот только у бабок мы еще не были…

- Вот почему ты сразу все в штыки воспринимаешь, а? Может, чушь, конечно, а может, и нет. Знаю, звучит это все дико, но попробовать же можно! Вы сколько лет уже пороги больниц обиваете? Что, убудет с вас, если попробуете? Что вы теряете? Андрик, они там, в деревнях своих, побольше наших светил науки знают! А вдруг подлечит она Аську своими травками-муравками – и батькой станешь? Люди ж не будут попусту говорить, а говорят ведь, что помогает! Андрик, подумай! А где эту бабку искать, я разузнаю.

Когда Ася вернулась домой, Павла уже не было. Андрик встречал ее, вытирая стаканы, и Аська, взглянув на них, на задумчивый, показавшийся расстроенным вид мужа, сама догадалась, что у них был кто-то из его родни, и наверняка опять разговор зашел о ней.

- Тебя опять уговаривали со мной разводиться? – устало спросила она, раздеваясь.

- Ась, ну ты чего? Какой развод?

Андрик натянуто улыбнулся, отложил стаканы и обнял жену.

- Пашка приходил… Выпили, вот, немножко… Не накручивай.

Ася выдохнула еле слышно: если Павел – то ладно. Он едва ли не единственный, кто не давил, не осуждал, развода не требовал и порой даже защищал их, призывая родных оставить в покое и ее, и Андрика, и предоставить им самим разбираться со своими проблемами. И все же задумчивость мужа Асе не нравилась – боялась она, что однажды и Павла семья перетянет на свою сторону, и тогда он тоже начнет подговаривать Андрика к разводу. Одна надежда: случится это не сегодня и не завтра. И все-таки Ася не стала задавать лишние вопросы – отстранившись, она легонько поцеловала мужа в щеку и скрылась в спальне.

Но стоило ей остаться наедине с собой, как вернулось к ней отчаяние. Ей так нужен был сейчас Андрик… Вот чтоб прямо сейчас пошел за ней в комнату, чтоб обнял, уверил, что никогда ее не бросит и ни на кого не променяет… Но Андрик за ней не пошел, и она понимала, почему: устал он от несчастного ее вида, от слез ее, от опускающихся рук и полной безнадеги.

Аська прислонилась к двери и оглядела комнату, в которой столько раз они с мужем пытались побороть судьбу: просторная, светлая, с большой резной кроватью из деревянного массива… А рядом была еще одна комната, в которой они планировали устроить детскую, – она чуть меньше, но такая же уютная и светлая. Только пустая, и едва ли когда-то это изменится. У них были деньги – Андрик хорошо зарабатывал, хватило б содержать и ее, и ребенка. У них была хорошая жилплощадь – хватило б места на большую семью. В банке – Ася знает – Андрик про запас держит счет, куда откладывает детям на образование, а ей на лечение, которое никто не предлагает. Столько планов… И все они рушатся о глухую стену приговора врачей, о равнодушное батюшкино «если не угодно Ему, то… и не надо».

Аська содрогнулась в глухом рыдании, ладонью рот зажала… Слезы сами собой катились по щекам, всхлипы становились все громче, громче, пока не переросли в самый настоящий вой, но легче не становилось – внутри, в легких, застрял тугой комок, и не выплакать его, не выкричать. Не стерпев эту боль, Аська схватила первую попавшуюся вазу и со злостью бросила в стену – фарфор с грохотом разлетелся, но легче от этого все равно не стало. Тогда Аська подлетела к комоду и одним движением, крича от отчаяния, смахнула все, что на нем стояло. Еще немного, и она начала бы бить зеркала, но ее остановили крепкие руки – услышав шум, Андрик сперва хотел обождать, дать Аське выпустить эмоции, но когда понял, что она не успокаивается, он влетел в комнату и перехватил ее со спины, ревущую и брыкающуюся.

- Асенька, родная моя, ну успокойся, - прошептал он ей на ушко, зарываясь носом в прядки растрепанных волос.

Не сработало. Затряслась в его руках, разревелась еще больше. Тогда он потащил ее на кровать. Уложил, собой накрыл, отрывисто целуя заплаканное личико с потекшей тушью, – а она все равно вырывается, плачет под ним и кричит что-то, захлебываясь в истерике; то цепляется за его рубашку и умоляет не бросать ее, то, наоборот, вдруг отталкивает, брыкается и призывает прогнать ее, найти себе полноценную женщину…

- Ну о чем ты, Асенька? Не нужны мне другие, слышишь, не нужны…

Среди погрома, на большой резной кровати, Андрик остервенело зацеловывал несчастную свою жену. Сопротивление ее становилось все слабее, тело – покорней; Аська еще плакала, еще тряслась, но уже не пыталась вырываться – будто бы найдя спасительный источник, тянулась она к мужу, целовала и всецело отдавалась рукам, стягивающим с нее одежду, высвобождающим молодое ее, красивое еще тело. Кричала, не стесняясь, когда брал ее уверенно, жестко, будто специально заставляя кричать и вместе с этим криком избавляться от боли, терзающей душу. И это помогло. После нескольких минут близости, пронесшейся как ураган, Андрик слез с жены, и она, устроившись на его плече, притихла – гладила тяжело вздымающуюся его грудь и любовалась подтянутым обнаженным его телом. Легче стало. Гораздо легче.

- Я очень люблю тебя, Ась, - тихо проговорил Андрик, не открывая глаз. – Все у нас будет хорошо, обещаю.

Аська носом в него уткнулась и тихонько шмыгнула. Но, боясь опять расплакаться, тут же взяла себя в руки и, чтоб только отвлечься, спросила:

- Павел-то зачем приходил?

Андрик в ответ поморщился.

- Андрик, скажи мне! Я же опять накручу себя – ты знаешь…

- Да бабку он какую-то нашел – уговаривал к ней тебя отвезти. Бред какой-то…

Но Ася его скептический настрой не разделила. Она вдруг приподнялась и внимательно, с какой-то надеждой посмотрела на мужа:

- Какую бабку?