Вернувший к свету - Наталия Романова
– Любовь Петровна? – услышала я своё имя.
Обернулась. Рядом с автомобилем представительского класса стоял высокий парень, приветливо улыбаясь. Егор, вспомнила я. Он приходил несколько раз по просьбе работодателей, передавал пакеты с едой, одеждой, всем тем, за что мне не расплатиться в ближайшие года три, если не десять. Никто не требовал денег, напротив, неустанно повторяли, что в любой момент мне будет оказана любая помощь, только в благотворительности я не нуждалась. Во всяком случае, изо всех сил старалась в это верить, заставляя себя думать, что обязательно справлюсь со всем сама. С семнадцати лет справлялась, без малого уже одиннадцать лет выходило. Даже когда замужем была – справлялась, теперь тем более обязана.
Егор перехватил пакеты, в ручки которых я зачем-то вцепилась мёртвой хваткой, но он справился, забросил их в багажник, открыл для меня заднюю дверь, помог устроиться, потом бесшумно закрыл дверь, не забыв вежливо улыбнуться, уселся за руль и уточнил адрес, куда меня необходимо было доставить.
Глава 2
На новом месте я спала плохо, вернее сказать, почти не спала, как любой другой ночью в последние месяцы. В голове бродили мысли, одна более упадническая, чем другая, следующая ещё грустней, потом и вовсе на грани отчаяния. При этом никакого понимания, как быть дальше. Как жить? Твёрдо знала лишь одно – жить я должна.
Ходила из угла в угол однокомнатной квартиры, которая оказалась больше и лучше, чем я предполагала. Видно, что накануне моей выписки была сделана тщательная уборка – ни пылинки, ни соринки, хорошая работа клининговой компании. Мои вещи лежали ровными стопками на полке шкафа-купе, не разобранные, деликатно оставленные в том виде, в котором упаковывались в чемодан. Кое-где я нашла пожитки Кирилла – своего трёхлетнего сына, – но основную массу его одежды и игрушек забрал мой отец, когда увозил внука домой.
Холодильник был забит продуктами, в том числе фруктами. На нижней полке красовались три огромных граната, там же стоял литр гранатового сока – средство повышения гемоглобина. На кухонных полках имелся запас круп, макарон, растительное масло, примостился даже кукурузный крахмал – словно без него не прожить и дня.
От всего этого хотелось не радоваться, а выть. Громко. Отчаянно. Со злостью. Хотя на злость, обиду, разочарование я никакого права не имела. Помогали мне от чистого сердца, не требуя ничего взамен, не заикаясь о возврате долга. Мне и отдавать-то нечем, внутренние органы – и те не пойдут на трансплантацию в случае надобности, про деньги заикаться смешно.
И всё-таки я не могла радоваться, получалось лишь не скулить от отчаяния. Я не привыкла быть объектом благотворительности. Конечно, иногда мечтала, что прилетит волшебник в голубом вертолёте, подарит эскимо, оплатит аренду жилья, продукты, косметику, я же буду лежать на кроватке, поплёвывая в потолок. А когда случилось нечто подобное, оказалась совершенно не готова принимать помощь.
С семнадцати лет я заботилась о себе сама. Родители, естественно, помогали. Однако с самого первого дня самостоятельной жизни я твёрдо знала – мне необходимо работать, учиться, откладывать средства на чёрный день. Запасаться не только деньгами, ещё знаниями, умениями, опытом, знакомствами, в конце концов. Я жила своим умом, совершала собственные ошибки и единственное, чего хотела – никогда в жизни ни от кого не зависеть.
Той ночью, сидя в чужой квартире, разбитая в прямом и переносном смысле, сломленная, совершенно несчастная, испуганная будущим, я понимала, что на самом деле всегда была права – независимость важнее всего. Мне предстояло в очередной раз начать жизнь заново, но сил хватало лишь глотать слёзы, уткнувшись взглядом в светлые обои.
Приехала я в этот город полная если не надежд, то планов. Через неделю после приезда должна была выйти на работу. За это время предстояло успеть устроить сынишку в садик, и я заранее подобрала несколько частных на время, пока дождёмся места в муниципальном. Потом осмотреться и обустроиться. Через месяц, убедившись, что всё хорошо, перевезти остатки вещей на новое место жительства. Не такие и грандиозные планы, в общем-то. Осуществимые. Первое время пришлось бы трудно, но не сложней, чем после развода, когда я осталась ни с чем и с ребёнком на руках. Наверняка проще времён, когда я приехала в столицу Сибири из небольшого села, что стояло на берегу реки, среди густой тайги и диких зверей, которые иногда забредали в поисках лёгкой наживы к окраинам деревни.
Всё оборвалось быстро, почти мгновенно, несмотря на то, что тогда казалось – произошедшее тянулось целую вечность. Из моей памяти стёрлись детали. Психологи в один голос твердили, что это защитная реакция психики. Мозг отказывался погружаться в негативные воспоминания, сопротивлялся, замещал странными, сюрреалистичными картинками, которые не имели отношения к случившемуся в тот день.
Однако, я отлично, буквально по миллисекунде могла вспомнить последние колебания воздуха своей нормальной жизни. Миг, когда услышала оглушающий грохот взрыва, почувствовала ломающую боль во всем теле, которая, казалась, раскалывала на миллиарды осколков, и поняла, что крепко держу перед собой сына, развернувшись спиной к источнику опасности.
Позже я узнала, что именно это спасло жизнь моему Кириллу. Если бы я каким-то невероятным чудом не успела закрыть его собой – он бы наверняка не выжил. В итоге он «обошёлся» лёгкой контузией, а я… Я выжила, потому что позволить себе умереть попросту не могла, несмотря на то, что хотела этого сильнее всего на свете.
Следующее моё относительно чёткое воспоминание было о том, как нечто неясное, агрессивное, вытаскивало меня из окружающей темноты, настолько комфортной, удобной, что хотелось остаться там навсегда. Клиническая смерть. Вот только я не летела по длинному коридору, не видела свет в конце туннеля, никто не простирал ко мне руки, я не видела своё тело со стороны. Мне было тепло, спокойно, я не чувствовала ничего, кроме оглушающего желания оставаться там, где находилась.
Резкий искусственный свет, нарушающий мой маленький, уютными мирок, за который я изо всех сил держалась, ужасно раздражал. Я пыталась отмахнуться от него, отбиться, понимая, что не могу ни того, ни другого. Нечто держало меня, хватало с такой отчаянной силой, что хотелось наорать, избить, искусать, чтобы снова очутиться в спасительной темноте, где не было боли, свет не резал глаза, не драло горло, не ломило тело.
– Пожалуйста, – мысленно кричала я. – Пожалуйста! Оставьте меня там!
Вот тогда, резко вынырнув, как из проруби, я очнулась. Первое что увидела – серые глаза в обрамлении пушистых неярких ресниц. Странно, позже я не могла сфокусировать зрение ни на чём, но те глаза рассмотрела в мельчайших подробностях. От разреза, густоты ресниц до расцветки радужки – тёмной, почти чёрной по краю, с расходящимися от зрачка лучиками более светлого оттенка серого.
– Жить не хочешь, значит? – спросил обладатель этих глаз.
Рост, возраст, даже пол я идентифицировать не могла.
В ответ я качнула головой или мне показалось, что качнула. Я не хотела жить. Жить – это чувствовать свет, боль, накатывающий ледяными волнами страх. Нет, я не хотела этого. Мне нужно было в свою комфортную темноту.
– Надо, понимаешь, надо, – продолжило сероглазое нечто. – У тебя сын. Кирилл. Три года. Кирилл. Сын. Три года, – повторил он несколько раз. – Придётся жить. Поняла меня?
Я вспомнила. Поняла. Выжила.
С трудом отогнала воспоминания – совершенно не время сейчас думать о плохом. Нужно собраться и составить хоть какой-нибудь план на обозримое будущее.
Например, купить билет, отправиться к родителям, к сынишке. Им всем необходима моя помощь. У мамы после произошедшего со мной и Кириллом, случился инсульт.
Она быстро восстанавливалась, уверенно шла на поправку, но присматривать в её положении за трёхлеткой сложно. Из отца же помощник плохой.
В семье, где я родилась и выросла, всегда было чёткое, однозначное разделение на мужской и женский труд, строго поделены обязанности. Отец совершенно
