Одна на миллион - Елена Алексеевна Шолохова
– Я не уйду, пока ты не объяснишь, что я тебе такого сделала.
Она посмотрела на меня как на врага и вдруг выдала:
– Не мне. А что – думаю, ты и так знаешь.
Но я не знаю! Я растерялась. Стала судорожно перебирать в памяти все мои косяки, нарочные и нечаянные, но всё это когда себе было! Сейчас-то я уже не такая, я давно ничего плохого не делала, наоборот, стараюсь, постоянно стараюсь, из кожи вон лезу…
Может, какая-то старая моя выходка неожиданно аукнулась? Но ничего такого, чтобы уж из ряда вон, я не делала даже в свои «лучшие» дни.
– Знаешь, Лина, я всегда была на твоей стороне, – произнесла Марина таким тоном, будто я родину предала. – Я понимала, как тебе трудно было привыкнуть и так кардинально поменять свою жизнь. Все в нашем отделе, да и, наверное, во всём офисе, считали тебя высокомерной избалованной мажоркой, без совести, без принципов, которой плевать на чужие чувства. Но Соболев всегда в тебя верил. Он всегда говорил, что ты просто совсем другая, не похожая на нас, вообще ни на кого не похожая. Но, наверное, девчонки оказались правы, и он просто видел в тебе то, что хотел видеть…
– Что за ерунду ты городишь?
Снова раздалась телефонная трель, только теперь звонили ей на сотовый.
– Да, Сергей Иванович, – ответила на звонок Марина, предварительно откатившись в кресле подальше, как будто опасалась, что я наброшусь на неё и вырву мобильный из рук. – Да, она пришла… здесь… я ей передала.
Потом взглянула на меня и сухо повторила:
– Сергей Иванович требует тебя немедленно.
В полнейшем недоумении я отправилась к отцу. Что имела в виду Марина – я так и не поняла. Несла какой-то несуразный пафосный бред. Однако этот бред изрядно меня расстроил...
В приёмной тоже было пусто, и хорошо. Стукнув пару раз для приличия, я вошла в отцовский кабинет, молча села в кресло перед его столом, закинув ногу на ногу.
– Ну наконец-то, – процедил он недобро. – Соизволила явиться.
– Я, вообще-то, делом была занята…
– Я в курсе твоих дел, – перебил меня отец. – Сдай мне пропуск. Больше ты здесь не работаешь.
От неожиданности у меня вырвался из груди нечленораздельный звук. Я поднялась с кресла.
– Это почему? С какой стати? Что, вообще, такое? Знаешь, а я не желаю увольняться!
– Сейчас у меня нет ни времени, ни желания обсуждать всё это. Мы ещё поговорим с тобой, но позже, дома. Однако ты, как всегда, бесподобна. Натворить дел, а потом невинно спрашивать: что такое?
Я выпрямилась и холодно сказала:
– Мой непосредственный начальник – Соболев. Вот пусть он меня и увольняет.
Отец вздёрнул удивлённо брови, затем, хмыкнув, покачал головой.
– Соболев тебя и увольняет. То есть, не совсем так. Точнее, Вадим Сергеевич поставил меня перед выбором: или он, или ты. И я был бы идиотом, если бы предпочёл одному из лучших своих сотрудников тебя, непутёвую дочь, за которую я только и делаю что краснею. Но, к счастью, я не идиот. Так что, дорогая моя, сдай пропуск и до свидания.
Несколько бесконечно долгих секунд я просто стояла, окаменев, и таращилась на отца, не в силах поверить, что он всерьёз.
Соболев не мог так со мной поступить! Да и не за что ведь.
Однако мой отец не шутил. Мой отец вообще никогда не шутит.
– Но я же ничего такого не сделала. За что? – пролепетала я срывающимся голосом.
– Давай только без этого. Не виноватая я, он сам пришёл. Слышали уже и не раз, – раздражённо произнёс отец. – Сдай пропуск по-хорошему и езжай домой.
Я сглотнула подступивший к горлу ком. Открыла сумочку, с трудом нашарила в её недрах пропуск. Швырнула на стол перед ним и, развернувшись, вылетела из кабинета отца, а спустя пару минут – и из здания. Была бы моя воля, я бы и из города умчалась.
А, может, так и сделать? Нет, сначала я хочу выяснить, что произошло, а потом… Потом и разберусь, что делать дальше.
2
За четыре месяца до этого
Мама всегда говорила: «Больше всего на свете не хочу быть старой. Уж лучше погибнуть в самом расцвете, чем видеть, как уходит молодость и красота. Нет, правда, это было бы даже здорово – уйти быстро, ярко и внезапно».
Подобные разговоры она обычно вела, сидя перед зеркалом. Почему-то моя весёлая, неугомонная мама, созерцая своё отражение, частенько впадала в меланхолию и начинала говорить о смерти. Жизнь свою она сравнивала с полётом кометы, и медленное дряхление в эту картину никак не вписывалось.
«Нет, ты только представь, какая я буду старая! Ой, нет, лучше не представляй!» – вздыхала она горестно, хотя на её прекрасном лице пока не наблюдалось никаких следов увядания.
Время для неё как будто остановилось. Белокурые локоны ещё не тронула седина, а безупречная кожа сияла здоровьем. Да что уж говорить – нас с ней нередко принимали за родных сестёр.
«Ты будешь красивой в любом возрасте. И я тебя буду любить всякой. И не только я», – отвечала я проникновенно, обнимая маму.
Вообще-то, к этим причитаниям я всерьёз не относилась, но это был самый верный способ их прекратить.
«Спасибо, золотце, – благодарно улыбалась мама, тотчас отстраняясь от меня и поправляя причёску. – Ты у меня прелесть, но всё равно… не дай бог дожить до старости».
Этой весной её странное желание исполнилось. Теперь ей не грозит старость. И вообще ничто не грозит.
Погибла она так, как и хотела – быстро, ярко и внезапно. Про страшное ДТП на Александровском тракте трубили все СМИ. Даже федеральные каналы показывали жуткие кадры, которые намертво въелись в мою память: оцепленный участок дороги, искорёженные остовы автомобилей, мокрое полотно шоссе, усыпанное обломками, накрытые тела.
Мама и её новый друг Анатолий погибли на месте. Он был за рулём, не справился с управлением и влетел во встречную фуру.
Это так неимоверно сложно не винить его и не проклинать за то, что оборвался полёт моей кометы…
* * *
Мамин новый друг был известным в городе адвокатом. У него и бюро своё имелось с нелепым названием – «Кошкин и ко».
Самое смешное то, что внешне Анатолий напоминал грызуна: маленькие блестящие глазки-пуговки,
