Во власти монстра (СИ) - Сербинова Марина

И вдруг она упала и больше не смогла подняться. Она лежала на спине и не могла пошевелиться, с ужасом ожидая приближения того, что ее преследовало. Прямо перед лицом вспыхнули две яркие точки, два ужасных глаза без зрачков, застыли на мгновенье и исчезли. А над собой малышка увидела прекрасное лицо матери.

— Мама… — попыталась произнести истерзанная измученная девочка, но та вдруг подняла над ней подушку и прижала к маленькому личику. Малышка продолжала лежать и не могла пошевелиться, пытаясь закричать. И не могла.

Подушка давила на лицо, душила, отнимая последние мгновенья жизни. Теряя сознание и уже не понимая, что с ней происходит, девочка в смертельной агонии попыталась выдавить из себя крик. И вдруг с удивлением услышала собственный голос, который раздавался где-то далеко, а потом внезапно пронзил ей уши своим пронзительным визгом. На лицо больше ничего не давило, подушка исчезла, а в темноте мелькнуло испуганное женское лицо. В то же мгновенье девочка ощутила сильный удар по лицу.

Ее голос оборвался.

— Мама…

— Какого дьявола ты разоралась, ненормальная? — зашипела на нее мать. — Всех перепугала! И без того постояльцев мало, еще ты вопишь по ночам, будто тебя здесь на части разрывают! Если у нас перестанут снимать комнаты, мы сдохнем с голоду, тебе ясно?

— Прости, мам… — всхлипнула девочка. — Мне было так страшно… Так страшно!

Малышка сжалась, с опаской поглядывая на мать, которая не раз уже ее ругала за крики по ночам. И не в первый раз девочка выхватывала за это оплеухи. Она понимала, что будоражит своими воплями весь мотель, поднимая на ноги и пугая постояльцев, которыми были, в основном, дальнобойщики, остановившиеся здесь, чтобы передохнуть от дальней тяжелой дороги. Мать злилась, малышка страдала, но ничего не могла с собой поделать. Кошмары преследовали ее постоянно, и они казались такими реальными, что она спасалась в них только воплями, которыми будила сама себя. Но, пробудившись, она оказывалась перед разъяренной матерью, а это было самым страшным ее кошмаром, реальным кошмаром. Малышка не знала, что для нее страшнее — мучавшие ее сны или настоящая жизнь, где она испытывала постоянное желание заползти куда-нибудь, спрятаться, чтобы никто ее не видел. Мечтала стать маленьким муравьем, чтобы иметь возможность в любой момент спрятаться в какую-нибудь щелку от взгляда своей матери. А в такие моменты, как сейчас, когда мать была в ярости, ей вообще хотелось исчезнуть и никогда больше не появляться.

Но на этот раз Элен не стала ее наказывать, а долго и пристально разглядывала красивыми прозрачными глазами, словно пыталась проникнуть в мысли девочки, разгадать их и понять, что с ней происходит.

— Опять бегала в темноте и видела глаза чудовища? — поинтересовалась она как можно серьезнее, пытаясь подавить насмешливые нотки в голосе.

— Да! Я видела! — задыхалась девочка. — Я видела, как исчезла Мадлен! Это как с тем дальнобойщиком, которого раздавило кабиной, помнишь? Как с Лорой, которую сбила машина! Они так же исчезли в темноте, а потом умерли, помнишь? Что-то опять случится, ма! Я боюсь!

— Хватит, Кэрол! — резко оборвала ее мать, поднявшись. — Мне надоели твои выдумки и истерические вопли по ночам! Если это повториться, я упеку тебя в психушку.

Девочка молниеносно легла, подтянув одеяло под нос и испуганно смотря на нее большими глазками.

У двери Элен обернулась.

— Тебе ясно?

Кэрол кивнула, не отрывая от нее широко распахнутых глаз.

Некоторое время она не шевелилась, прислушиваясь к удаляющимся шагам матери. Лишь когда они затихли, девочка робко высунула из-под одеяла подбородок.

«Психушку» она ни разу не видела, но слышала о ней не впервой. Это наверняка что-то очень страшное. Девочка восприняла всерьез слова матери, та не любила шутить и никогда не говорила просто так. Кэрол боялась ее, потому что знала — она может упечь ее в психушку, и куда угодно. Знала, что мама не любит ее, что она ей в тягость. Кэрол была ублюдком, который путается под ногами и отравляет ей жизнь. Элен всегда говорила об этом, демонстрируя свою неприязнь к ребенку, необъяснимую, не понятную, но настолько сильную, что она даже отказалась дать дочери свою фамилию. Сама девочка еще была слишком мала, чтобы задумываться над тем, почему мама так к ней относится. Так было всегда, и Кэрол воспринимала это как должное, принимая маму такой, какая она есть, и даже не догадываясь пока о том, что мамы бывают и другими.

Элен шел всего двадцать первый год. Дочь она родила в пятнадцать лет и только недавно смогла забрать малышку из детского дома, где та пребывала с момента рождения. Она привезла дочь в большой двухэтажный дом, придорожный мотель, владелицей и управляющей которого была. Воспитанница детского дома, Элен в свои годы успела заработать на то, чтобы приобрести мотель в хорошем месте, у оживленной трассы, набрать людей и открыть собственный бизнес. Чтобы этого добиться, она воспользовалась своей красотой, единственной милостью, дарованной ей Богом — она была дорогой проституткой. Кроме прекрасной внешности у нее не было ничего, ни дома, ни семьи, ни близких людей. Она была одна во всем мире, с разбитым сердцем и обозленной душой. К дочери она не испытывала никаких материнских чувств. Девочка была мишенью для ее досады и разочарования. Сердце молодой женщины терзали два противоположных чувства к одному человеку — любовь и ненависть. Любовь заставляла ее страдать, отравляя ее жизнь смертельным ядом, разъедая коррозией сердце, ненависть Элен выплеснула на дочь. У Кэрол не было папы, она не знала кто он. Элен дала ей его фамилию и часто называла отродьем Мэтчисона. Она никогда не рассказывала дочери о нем, а если вспоминала его, то только ругательствами, с бесконечной злостью и скрытой болью, которую девочка еще пока не могла разглядеть.

Был момент, когда Элен вдруг резко и внезапно изменилась, превратившись в веселую и безумно счастливую девушку. Но это длилось не долго. Кэрол была слишком маленькой, чтобы запомнить этот момент, а тем более понять. Не помнила, как в их жизни вдруг появился тот, кого так любила мама, как он сажал малышку себе на колени и играл с ней, говорил, что он ее папа, как счастливо улыбалась мама, пожирая его обезумившим от счастья и любви взглядом. Все это стерлось из ее памяти, и Кэрол росла, даже не зная, что в ее жизни появлялся папа. Появился и опять исчез, словно его и не было. И все стало по-прежнему. Только Элен после этого изменилась, окончательно обозлившись, превратившись в ту фурию, которую теперь так боялась девочка. А всему виной был тот человек, тот мужчина. Вернее, еще совсем молодой парень, ровесник Элен, тот самый Мэтчисон, из-за которого женщина так ненавидела свою дочь. По крайней мере, так думали все, кто жил в мотеле вместе с ними, и позже так стала считать и сама Кэрол, потому что больше не могла найти других причин неприязни матери, думая, что та просто перенесла на нее свою ненависть к нему, этому Мэтчисону, ее отцу. Кроме того, что он очень обидел мать, Кэрол о нем больше ничего не знала. Одно напоминание о нем приводило Элен в бешенство, она била посуду, яростно материлась и бросалась с кулаками на того, кто осмелился произнести его имя, а потом отчаянно рыдала в своей комнате. Поэтому эта тема была запрещенной в доме, и даже маленькая Кэрол знала, что нельзя произносить слово «папа». Все, на что осмеливалась малышка, это потихоньку, шепотом, чтобы никто не услышал, выспрашивать о папе у старой Мадлен, которая работала у них кухаркой, а также была единственным человеком, который проявлял к ней любовь и заботу. Но Мадлен ничего не знала об этом, и всегда старалась сменить тему и переключить внимание малышки на что-то другое.

— У тебя нет папы, моя ласточка, так бывает, — говорила Мадлен.

— Он умер? — спрашивала Кэрол.

— Я не знаю.

Так и заканчивались все их беседы о папе. И в сознании девочки укрепилась мысль, что папы у нее нет и никогда не будет. Мадлен не пыталась этому препятствовать, не желая, чтобы в сердце ребенка жили пустые надежды, которые, разбиваясь, ранили бы это беззащитное наивное сердечко, которому, судя по всему, и так хорошо достанется от жестокой ненавистной матери. Мадлен жалела девочку, прикипев к ней всей душой, баловала, заботилась, тогда как Элен всегда смотрела сквозь нее, замечая лишь тогда, когда испытывала потребность выплеснуть злость. Кэрол избегала мать, не искала с ней общения, понимая, что та ее не любит, и хвостиком везде следовала за Мадлен. Иногда спрашивала, почему мама ее не любит. Старушка увлажнившимися глазами смотрела на ребенка, пыталась убедить, что мама любит, просто у нее много дел и некогда уделить внимание, что она просто строга с ней, когда бьет и ругает. А девочка смотрела на нее грустным взглядом, и Мадлен замолкала, понимая, что сердце ребенка нельзя обмануть. Потом девочка перестала задавать такие вопросы о маме и о папе, словно смирившись или приняв как должное отсутствие одного родителя и нелюбовь другого. Она казалась вполне счастливым ребенком, купаясь в любви старушки, которая холила ее и лелеяла, пытаясь компенсировать своей любовью отсутствие материнского тепла. Не смотря на полное пренебрежение матери, Кэрол, благодаря Мадлен, была ухоженной, хорошо одетой и всегда сытой. Мадлен покупала ей игрушки, самой любимой из которых у Кэрол был большой пушистый кот, черный, с белой грудкой и белыми лапками, которого девочка назвала в честь своей любимой конфеты — Лимки.