Татьяна Веденская - Рыцарь нашего времени
Варианты приходили в голову и исчезали без следа. Все было как-то странно и дико, и я не собирался мараться, разбираясь в этом дерьме. Если хотите, можете считать, что я гордый. Или дурак. Но правда в том, что я как-то подустал. Стало трудно работать по три дня без сна и отдыха. И курить надо бросать. Я тряхнул головой и покосился на лежащую на столе пачку сигарет. Удержался, но с трудом.
— Слушай, я поеду, а? — пробормотал я.
— Ты… ты не злись, я еще посмотрю там на месте, может, удастся что-то сделать.
— У меня все равно есть другое предложение, я его уже практически принял. Буду работать на Эрнста, а твои потом сами прибегут, — отмахнулся я. Хорошая мина при плохой игре, но Димуля и этого не понимает. Тут, в «Стаканкино», всегда и для всех имеются предложения. Широкий выбор проектов, стартуют шоу или ищут денег и возможностей для старта. Закрытая тусовка внутри охраняемого полицией пространства фланирует из проекта в проект на почти одних и тех же условиях, работая с одними и теми же редакторами, массовкой, звездным набором гостей, креативщиками, копирайтерами и так далее. Конечно, у меня были предложения. Я мог заняться выпуском серии документальных фильмов о частных музеях России. Меня с распростертыми руками ждали на новом проекте о вымирающих животных, и я могу хоть завтра начать продюсировать бесконечный цикл о том, как правильно выращивать, пересаживать и перекапывать огороды — ее как раз заказали на одном кабельном канале. И деньги не плохие. Но и не хорошие. И уж точно не Эрнст.
— Я даже не сомневаюсь, что ты не пропадешь. Скорее, я без тебя пропаду, — вздохнул Димуля, и в глазах у него промелькнула паника. — А что за проект?
— Потом как-нибудь расскажу, — замотал головой я. — Устал. Поеду домой.
— Это да, отдыхай. Я тебе потом позвоню, — многозначительно закивал Димуля. Уж что-что, а нагнать важности он умел. Больше ничего не умел. Я одного понять не мог, как он сам-то не «втыкает», что не поднимет без меня такой проект, как «Вся правда о …». «Поезжай в отпуск!» Да пошел ты, Димуля! Ты будешь говорить, что мне делать? Да ты без меня сам первый все запорешь, и потом тебе умные люди обязательно скажут, что ты должен был отказаться, раз твоего шефа не брали. А ты согласился. А, Димуля, кто ты после этого? Правда, я сам теперь был — ни пойми кто. Буду теперь снимать розыгрыш «угадай слово из семи букв, на «ля» начинается, на «гушка» кончается, первому дозвонившемуся — чемодан денег».
— Ладно, звони, — я встал и пошел к широкой лестнице, которая вела с «полвторого» на первый этаж. Забавно, как у нас тут, в «Останкино», все устроено. У всех нормальных людей есть первый этаж, есть второй. А у нас и «полвторого», и даже «полчетвертого». Если хорошенько пошукать, можно и этажи «с четвертью» найти, и какие-нибудь странные тупики, из которых выход разве что в параллельный мир.
— Ты же понимаешь, что я сделал все, что мог?! — с каким-то смешным и нелепым отчаянием спросил Димуля.
— Ну, конечно! — обернувшись уже на лестнице, язвительно усмехнулся я. Мне вдруг так захотелось домой. Это желание меня охватывает нечасто, но тут мне вдруг отчаянно захотелось отключиться от всего, замотаться в мое одеяло с черным пододеяльником и отрубиться часов на двадцать пять. И чтобы никаких звонков, никаких вопросов. Я и так уже сижу тут второй день, без сна и отдыха. Да, что-то поменялось. Раньше я мог неделями работать, отсыпаясь по паре часов в координации. А сейчас не могу. И не хочу. Ничего не хочу, надо же! Наверное, кризис. Тридцать пять лет — самое время, да?
Тут, в нашем Зазеркалье, время летит стремительно и незаметно. И если бы я даже захотел, то не вспомнил бы этих десяти лет. Один стремительный поток из бессонных ночей, суетливых дней, лиц, улыбок, матерных шуток и перекуров. Моя жизнь. И я бы не хотел променять ее ни на что другое. Телевидение — кладбище надежд, и каждый, входящий сюда с мечтой в подмышке, оставляет ее на пороге и никогда не возвращается за ней. Никто отсюда не уходит. Никто не любит того, что здесь есть. Но никто и представить себе не может, что существует там, за бортом этого Летучего Голландца. Я знаю людей, которые провели в прокуренных останкинских стенах всю жизнь. Еще детьми играли там, сидя на кофрах с оборудованием. Они делали уроки, пристроившись в диспетчерской, у дежурных операторов. Они учились тут же, пренебрегая дипломами, у своих родителей и их друзей. У них, как и у меня, очень бледный цвет лица из-за нехватки солнечных лучей. Они влюблялись и женились здесь же, а потом у них рождались дети, для которых мир тоже ограничивался бесконечными студиями и коридорами. Телевидение — целая жизнь. И эта жизнь вдруг выкинула меня на берег, как рыбу, оставив беспомощно ловить ртом губительный воздух.
— Гришка, ты? — окликнул меня кто-то у проходной. Я помнил лицо, но не помнил имени мужчины в джинсах и кожаной куртке. Кажется, мы работали вместе над судебным шоу. Или нет?
— О, привет! — я не столько протянул, сколько с усилием бросил ему руку.
— Привет, привет. А ты чего такой.
— Какой?
— Не знаю, — он пожал плечами и уже, кажется, пожалел, что начал этот разговор. Понятно, о чем он.
Да, я выгляжу не лучшим образом. Просидел тут почти два дня, пиджак помялся, футболку заляпал соком, а джинсы стоило постирать еще до того, как я сюда приехал. Я устал. Устал следить за имиджем, устал думать о том, кто и что обо мне подумает. В конце концов, тут, на телике, чем хуже ты выглядишь, тем более креативным кажешься. Странная пропорция, но вы бы видели наших ведущих корреспондентов. Главное, чтобы шмотки были трендовые. А мятые они или нет — не важно. Мятые даже круче.
— А не знаешь, и не говори. Сам-то как? Все вязнешь в нашем болоте? — я сделал над собой усилие и улыбнулся.
— Все вязну. Ну, увидимся, — он пожал мне руку и рванул по коридору. Его рабочий день только начинался. Я показал удостоверение и вышел на улицу. Неожиданно теплый майский ветер вдруг растрепал волосы. Да, пора стричься. Наплевать. Делать дерьмовые шоу можно и так. Май, неужели уже опять май? Черт, действительно летит время. Я провел взглядом по уходящей в небеса массивной, серой, монументальной Останкинской телебашне, в простонародье — Игле. Телевидение — наркотик, отказаться от которого почти невозможно. Пожалуй, буду делать фильмы о музеях. О животных не хочу — еще придется выезжать в какие-нибудь дебри дикие, не дай бог, в Сибирь или в Карелию, комаров кормить. Уж лучше о музеях. Ладно, подумаю потом. А пока — я сел в машину и велел шоферу везти меня домой.
* * *— Гришечка, ты вернулся! — радостно улыбалась она. Степень ее счастья была обратно пропорциональна моему изумлению. Я стоял, как соляной столп, не в силах вымолвить ни слова, не в состоянии в полной мере постичь этот странный факт — меня дома ждет девушка, она встречает меня в моей собственной прихожей. Какого лешего она тут делает?
