Колин Маккалоу - Тим
Стреляла она метко. В ее обязанности сотрудника «Констебл стил энд майнинг» входило доставлять деньги из банка, и, с тех пор как она аккуратно подстрелила грабителя, удиравшего с месячной зарплатой служащих компании под мышкой, ни у одного преступника в Сиднее не хватало духа связываться с Мэри Хортон на ее пути из банка. Она отдала свой портфель столь невозмутимо, столь хладнокровно и беспрекословно, что грабитель счел себя в полной безопасности; потом, когда он повернулся и бросился бежать, она вынула из сумочки пистолет, прицелилась и спустила курок. Сержант Хопкинс, инструктор с полигона полицейского управления Нового Южного Уэльса, утверждал, что в умении молниеносно выхватить оружие и выстрелить без промаха она превосходит Сэмми Дэвиса-младшего.
Предоставленная самой себе в четырнадцатилетнем возрасте, Мэри Хортон делила комнату с еще пятью девушками в общежитии Христианского союза женской молодежи и работала продавщицей в одном из магазинов Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она устроилась на работу в машинописное бюро «Констебл стил энд майнинг» и жила тогда так бедно, что каждый день носила одни и те же тщательно выстиранные и отглаженные юбку с блузкой и раз за разом штопала хлопчатобумажные чулки, покуда штопки не становилось больше, чем первоначальной ткани.
Через пять лет благодаря своей работоспособности, скромной сдержанности и незаурядному уму Мэри Хортон получила повышение и заняла должность личного секретаря Арчибальда Джонсона, финансового директора, но в течение первых десяти лет работы в компании она продолжала жить в общежитии, без конца штопать чулки и откладывать гораздо больше денег, чем тратила.
В возрасте двадцати пяти лет она обратилась к Арчи Джонсону за советом насчет выгодного вложения сбережений и к тридцати годам во много раз увеличила первоначальный капитал. Как следствие, в свои сорок три она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, населенном людьми среднего достатка; водила очень консервативный, но очень дорогой английский «бентли» с салоном, обтянутым натуральной кожей и отделанным натуральным ореховым деревом; имела в собственности коттедж на двадцатиакровом участке побережья к северу от Сиднея и заказывала костюмы у портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.
Мэри Хортон была вполне довольна собой и своей жизнью. Она наслаждалась приятными возможностями, какие дают только деньги, держалась особняком на работе и не имела иных друзей, кроме пяти тысяч книг на стенных стеллажах в своем кабинете да нескольких сотен виниловых дисков, преимущественно с записями Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду и убираться в доме, никогда не смотрела телевизор и не ходила в кино, никогда не хотела завести любовника и ни разу не вступала в интимную связь с мужчиной.
Выйдя на переднее крыльцо, Мэри Хортон несколько мгновений стояла на верхней ступеньке, щурясь от яркого солнца и оценивающе оглядывая свой сад. Траву надо срочно выкосить — где этот чертов мужик, которого она наняла стричь лужайку раз в две недели по четвергам? Он уже месяц не появлялся, и зеленый бархатистый ковер начинал приобретать неряшливый вид.
«Вот досада!» — подумала она, действительно не на шутку раздосадованная.
В воздухе ощущалась странная вибрация, почти звуковая: чуть слышное «бум-бум-бум», которое проникало до самых костей и говорило сведущему жителю Сиднейского побережья, что сегодня будет очень жаркий день, один из самых жарких за столетие. Два цветущих западноавстралийских эвкалипта по обеим сторонам от ворот слабо подрагивали поникшими серповидными голубыми листьями, горестно вздыхая в знак протеста против нещадного зноя, и японские хрущики деловито шуршали и пощелкивали среди обилия удушливых желтых цветов кассии. Два ряда роскошных кустов красного олеандра тянулись вдоль мощенной камнем дорожки, ведущей от передней двери к гаражу. Мэри Хортон плотно сжала губы и зашагала по ней.
А потом началась дуэль, яростная схватка, повторявшаяся каждое утро и каждый вечер лета. Когда Мэри Хортон поравнялась с первым цветущим кустом, он принялся визжать и вопить так пронзительно, так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова.
Бросив сумку, стянув перчатки, Мэри Хортон решительно прошагала к аккуратно свернутому кольцами зеленому садовому шлангу, выкрутила кран до упора и направила мощную струю на олеандры. По мере того как кусты насыщались живительной влагой, шум стихал, и под конец только одинокий бас-профундо, гудящий «кри-кри!», доносился из ближайшего к дому куста. Мэри мстительно погрозила ему кулаком.
— Я еще доберусь до тебя, старый пакостник, — процедила она сквозь зубы.
— Кри-и-и-и! — насмешливо откликнулась цикада-хормейстер.
Надев перчатки, подняв с земли сумку, Мэри двинулась к гаражу в мирной тишине.
С подъездной дороги было хорошо видно, какой плачевный вид приобрело некогда прелестное кирпичное бунгало миссис Эмили Паркер. Поднимая дверь гаража, Мэри неодобрительно обозрела произведенные разрушения и бросила взгляд в сторону тротуара.
Тротуары на Уолтон-стрит были чудо как хороши. Они состояли из узкой бетонной дорожки и широкой полосы тщательно ухоженного газона между ней и мостовой. На газоне через каждые тридцать футов росли огромные олеандровые деревья — одно белое, второе розовое, третье красное, четвертое розовое и так далее в той же последовательности, — являвшиеся предметом гордости всех жителей Уолтон-стрит и одной из главных причин, почему Уолтон-стрит обычно брала первый приз на ежегодном конкурсе по садоводству, проводимом газетой «Гералд».
У одного из олеандров напротив участка Эмили Паркер стояла громадная бетономешалка. Смесительный барабан медленно вращался, задевая ветви дерева, и со сливного желоба на траву стекали галлоны вязкого серого раствора. Он тяжело капал с несчастных окаменелых ветвей, медленно собирался в лужицы на газоне, выползал густыми струями на мощеный тротуар. Мэри раздраженно сжала губы в нитку. Что дернуло Эмили Паркер замазать красные кирпичные стены своего дома этой гадостью? Дело вкуса, вернее, безвкусицы, решила она.
Футах в двадцати от нее стоял на солнце молодой человек с непокрытой головой, бесстрастно наблюдая за процессом осквернения Уолтон-стрит, и Мэри Хортон ошеломленно уставилась на него.
Живи он две с половиной тысячи лет назад, Фидий и Пракситель изваяли бы с него величайшего Аполлона всех времен; и, вместо того чтобы стоять на сонной сиднейской улочке в образе простого смертного, не знающего себе цены, обреченного на тлен и забвение, он бы жил вечно в совершенных текучих линиях прохладного бледного мрамора и равнодушно смотрел каменными глазами поверх благоговейно склоненных голов людей, проходящих перед ним поколение за поколением.
