Людмила Дюбург - Париж встречает дождём
Я начинаю ненавидеть твоего шефа, хотя, может, он и не виноват. Может, виновата твоя несносная – как ты говоришь – сестра Элизабет, которая взяла привычку звонить тебе на работу в обеденный перерыв. Иногда ты говоришь, что она несчастная, одинокая… Ты ее жалеешь, а она этим пользуется. По мне, так она просто тиран. Звонит тебе вечером, занимает телефон часами, а все ее разговоры – ни о чем.
Минуты идут, идут… Телефон молчит.
Что это? Не вижу, что пишу… Я плачу? Это конечно же смешно: взрослый человек, седые волосы, сидит и пишет письмо взрослой женщине, в которую влюблен, как подросток… «А мальчики не плачут», – говорила когда-то мама.
Стыдно. Буду сильным. Ты позвонишь. Обязательно. И мы пойдем «К моей кузине», закажем твое любимое мясо «по-бургундски», и я, как обычно, съем твое мороженое. К тому же, у меня есть отличный план на выходные, тебе понравится.
15.30. Кто бы мог предположить, что в такой хрупкой женщине, столько силы? А я-то хотел тебя защищать. Ты не любишь говорить о своем умершем муже. Так странно. Видно, что ты его любила, но ты как будто обижена на него. С такой досадой прерываешь все вопросы о нем. И вместе с тем говоришь, что он был добрым. Его нет, он оставил тебя одну с сыном, поэтому ты на него сердишься? Это правда?
Ты думаешь, что я хочу занять его место в твоем сердце? Тебе это заранее не нравится. Что ж… Извини, но место в кровати меня интересует меньше. Это совсем другое. Да, я люблю засыпать с тобой, ощущать тебя… Люблю любить тебя. Но ты мне нужна не просто как женщина нужна мужчине. Ты великодушная. Редкостный дар. Думаешь, я хочу воспользоваться твоим великодушием и заставить быть рядом? Конечно, я могу убедить тебя и сказать, что со мной тебе будет легче, что твой сын уже взрослый, и ты можешь подумать о себе…
Но я не хочу, чтобы ты выбирала умом. Мне нужна твоя нежность. Любовь. Помнишь, ты сказала, что однажды твой муж взял в руки кисть и разрисовал потолок разноцветными мазками? Взмах – и зеленая клякса на потолке. Еще один, другой – и радуга вокруг люстры. Представляю, что это было. А ты даже не ругалась – только смеялась!
Я не буду трогать потолок. Завоюю тебя по-другому, но так же. Любовью.
…Только ты все не звонишь. Но теперь это понятно, перерыв кончился, тебе не до того. Подожду до вечера. Ты выйдешь из своего бюро, проедешь несколько остановок до «Эколь милитэр», придешь домой, снимешь пальто. Может, выкуришь сигаретку (хотя обещала бросить!) и потянешься к телефону: «Ги, привет, извини, не позвонила в обед, не получилось, но все хорошо, я дома. Ты за мной заедешь?»
Да, да! Конечно! Ничего, потом все расскажешь, еду, моя дорогая…
19.00. Пятнадцать минут назад позвонили в дверь. Я вздрогнул от неожиданности. Вдруг пронеслась мысль: ты! Взяла и нагрянула, решив сделать сюрприз! Увы… Это был консьерж, он получил за меня уведомление, надо будет зайти на почту.
Начался дождь. Захватила ли ты зонтик? Ты такая рассеянная. А может, решила переждать дождь в кафе? Сидишь, наверное, с Мари-Терез в баре и болтаешь. Хорошо, если так… Только дождь затяжной, долго не кончится. И тебе надо спешить домой. Спешить позвонить мне, потому что я очень тебя жду.
21.00. Дождь так и не кончился, ты так и не позвонила. Что с тобой? Где ты? Сто раз я подходил к телефону, хотел набрать твой номер. И не сделал этого. Ты скажешь: мужская гордость. Нет, нет! Какая гордость… Может, боялся не застать тебя, а может, не хотел обнаружить сильное волнение: тебе бы это могло не понравиться. Это могло бы вызвать досаду, а я не хочу тебе досаждать. Я переломлю себя – попробую! – ради тебя. Ты же великодушная, тебе не захочется меня обижать, а лгать ты не умеешь. Бедная моя… Что я вообразил себе! Ни за что не позволю тебе мучиться, принимая решение. Только бы у тебя все было хорошо, а я как-нибудь справлюсь.
В конце концов, думать о тебе, вспоминать наши встречи, мечтать о нас – это, может, большее счастье, чем заглянуть в будущее и увидеть пустоту, в которой одному просторно, а вдвоем тесно…
00.20. Прослушал Жоржа Брассенса. Все подряд. Зачем? Не знаю… Может, успокоиться. Поставил Сарду – «Болезнь любви». Ты посмеиваешься над моей сентиментальностью. Не только ты. Да и сам я ее немного стыжусь. В мои годы уже бы и остыть надо. Но что делать: не могу быть…
Фраза обрывалась. Каким не мог быть Ги, уже не узнать. Но по содержанию письма и так становилось ясно: немолодой влюбленный не мог быть бесчувственным. Он страдал. А эта беспечная Мари-Анж, которая так и не позвонила, наверняка думала про него: «Вот пристал, старый идиот».
Ну да, именно так думают женщины, когда их сильно любят. Так сильно, что нормальное становится анормальным. Сначала возможно некоторое приятное удивление, а позже – досада. Раздражение. Прямо русский Желтков. Любовь всепоглощающая, ничего не требующая взамен, жертвенная. Правда, Желтков был скромен в своих желаниях: «Да святится имя твое», и тем, говорит, буду счастлив. Его французский коллега хотел, видимо, чуть большего, но тоже готов был уйти в сторону, если его обожаемый ангел (имя-то какое: Мари-Анж!) пошлет, куда подальше…
В правом верхнем углу стояла дата: 1978 год, октябрь. Слева, на полях, вертикально по отношению к тексту, еле заметная пометка: «Она хочет меня оставить?»
Наконец, на второй странице, чуть ниже последней, незаконченной фразы Ги, были записаны два номера телефона: один – шариковой ручкой, другой, ниже, – карандашом. Рядом стояло имя: «Тьерри». Было очевидно, что эти записи, сделанные другим почерком, отношения к автору письма не имеют. В том смысле, что не Ги их оставил. По первому номеру телефона Вера определила, что неизвестный Тьерри проживал в парижском регионе[40]. Второй номер, начинающийся на 06, был, очевидно, номером мобильного. Кто он, этот Тьерри, и каким образом связан с Ги? И связан ли?
Откровенные строки. Интимные. Человек мучился в ожидании и, чтобы как-то себя успокоить, изливал душу на бумаге. Психотерапевты обычно советуют подобные приемы. Вера перечитывала письмо, пролежавшее неведомо где более четверти века, пытаясь вообразить Ги, которого, может, уже и в живых-то нет. А эта женщина? Как ее там… Мари-Анж? Ей, вероятно, уже под восемьдесят, жива ли?
Ох, уж эти французы. Какой накал… Не только в революциях. Увидел руку на коленке и влюбился. «Мальчики не плачут»… А потом мальчики вырастают и обижают девочек. Или переживают: глубоко, тяжело, внутри, не показывая сердечных ран, стыдясь их. Мальчики не плачут. Им нельзя. Можно девочкам. И слабые девочки заливаются слезами, используя их как сильное оружие. Что-то тут не то.
