Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема Книга 1
— Господи, почему?
— Я не о том, что это может касаться людей нашего круга…
— Я спрашиваю, почему вы сегодня не от мира сего?
В голове Блэкфорда произошло короткое замыкание, на сей раз улучшившее его настроение, и он ответил Стэфани почти весело:
— Надо мной сегодня совершили насилие.
— О, это уже что-то. Посмотрим, что будет дальше.
В это время шины машины зашуршали по гравию, и водитель затормозил около обшарпанного здания с облупленной краской. Это старинная, обветшалая, унылая гостиница на берегу реки.
Глава 3
Блэкфорд оторопело смотрел на это обшарпанное здание старой унылой гостиницы, название которой почти уничтожили солнце, дожди и годы. Присмотревшись, Блэкфорд все же разобрал название: «Кофейня «Свинья и дудка». Под названием было изображение, видимо, некогда розовой свиньи, стоящей на задних ножках, к пятачку которой была прикреплена не то дудка, не то старинный флажолет. В открытую дверь кофейни можно было заглянуть прямо с улицы. Прямо перед дверью просматривался старинный буфет, главным украшением стеклянной витрины которого было чучело колоссальной рыбы не менее чем вековой давности.
Уныло двигаясь за Стэфани, Эндрюс Блэкфорд с нескрываемым отвращением рассматривал интерьер кофейни.
— Как мило.
— Что вы сказали?
Не услышав ответа, пораженный Эндрюс Блэкфорд, остолбенев, продолжал пристально изучать интерьер: два длинных стола, накрытых каждый человек на двенадцать, жесткие из некрашеного дерева стулья массивны и неудобны. Столовые наборы дешевые, между ними вкраплены рахитичные серебряные солонки и горчичницы, уксусницы из дешевого бутылочного стекла. Грубые холщовые скатерти давно не знали, что такое свежесть и утюг. Самое удручающее впечатление производили стены, оклеенные некогда викторианскими обоями, раскрашенными бледно-лиловыми гирляндами по желтому фону. В настоящее время — это были грязные пятна на еще более грязном фоне, загаженном мушиными следами.
Немного опомнившись, Блэкфорд увидел Стэфани в углу за дверью возле старомодной вешалки, которую она рассматривала с целью, как лучше повесить на нее свой легкий плащ. Оказавшись на этой вешалке, плащ выглядел драгоценностью в лавке старьевщика.
— Раздевайтесь, дорогой Эндрюс. Не правда ли, здесь так спокойно, и мы мило проведем время.
— Вы уверены?
— А вы сомневаетесь?
— Какие могут быть сомнения, — монотонно ответил он, осторожно ступая по сомнительной чистоты половым доскам без ковра и давно не знавшим метлы.
Устроив свой плащ и шляпу на вешалку, Эндрюс с отвратительным настроением двинулся к дальнему от двери концу стола, где Стэфани уже распорядилась насчет обеда.
— Что вы так двигаетесь, дорогой? Садитесь. Обед будет подан через несколько минут, а пока мы можем насладиться обществом друг друга, нам здесь никто и ничто не помешает. У нас сегодня был нелегкий день.
— Он, к сожалению, еще не кончился.
— Кто?
— День.
— Вы ожидаете еще сюрпризов?
— Дорогая Стэфи, находясь рядом с вами, их можно получить каждую минуту, вы непредсказуемая, полная очарования, огня и блеска. Даже в аду с вами будет интересно.
— Но нельзя об этом говорить так уныло, дорогой. Вы расточаете комплименты даме, а слова вылетают у вас, как у плохого ученика на нелюбимом уроке.
Эндрюса выручила хозяйка кофейни, появившись с подносом, уставленным тарелками и салатницами. Пока она сервировала стол, Эндрюс и Стэфани молча наблюдали за ней. Стэфани очень оживленно, а Эндрюс с неприкрытым ужасом от мысли, что ему придется пообедать тем, что поставлено перед ним.
Когда хозяйка удалилась, Эндрюс вздохнул и развернул салфетку, стараясь на нее не смотреть. Онеметь около этого стола ему было мало, он почему-то и оглох: слышал оживленный голос Стэфани, которая долго не умолкала, очевидно, даже с пищей во рту, так ему казалось. Что ел, что пил, что жевал, что просто передвигал по тарелке, переворачивал и рассматривал. Вот уж когда он действительно был глух и нем.
Подняв глаза и увидев веселую, счастливую Стэфани с кусочком сыру на страшной вилке, он подальше отодвинулся от стола и стал уже смотреть только на нее.
— Что-то с вами произошло — вы производили с пищей удивительные операции. Я ела с аппетитом, но никогда еще не видела, чтобы вы с пищей играли в кошки мышки.
— Что значит мышки?
— Это когда горько съесть, и жаль покинуть.
— Было бы жаль, если бы это была пища.
Стэфани весело засмеялась, не обращая внимания на занудство своего спутника, и опять упорно повторила:
— Не правда ли, здесь так мило?
Продолжая гневаться, Эндрюс с пренебрежением оглядел все вокруг, потом посмотрел на Стэфани и после довольно значительной паузы спокойно сказал:
— Я, должно быть, очень привлекательный мужчина.
Стэфани широко раскрыла глаза, которые перестали улыбаться:
— Серьезно?
— Да.
— Я, конечно, не спорю.
— Разумеется.
— Но какое это имеет отношение к нашему обеду?
— Вы сказали: «Как мило!» — и еще раз взглянули на этот старый, грязный трактир, который стараются безуспешно выдать за старинную гостиницу.
— Вас это шокировало?
— Несомненно.
— Не надо быть таким снобом, уважаемый.
— Мы с вами только что съели отвратительный не то завтрак, не то обед — томатную бурду, под громким названием суп, остатки воскресного окорока, погнившую и дурно пахнущую брюссельскую капусту и засохший консервированный сыр.
— Не драматизируйте, милейший.
— Драматизировать потом будет наш организм.
— В смысле…
— Во всех смыслах. А теперь вы смогли вытерпеть все это и еще иметь радостное настроение, что бы воскликнуть: «Как мило!» — значит здесь есть нечто неотразимо привлекательное для вас.
— Вы сказали наш организм, но у нас с вами разные организмы, вы не находите?
— Простите. Так вот, тут все отвратительно, все может только отталкивать, за исключением меня. Вот почему я считаю, что я, должно быть, очень привлекательный мужчина, раз вы можете иметь хорошее настроение среди этой отвратительно грязной рухляди.
— Неужели вам не нравятся такие трогательно милые старомодные места? Я их бесконечно обожаю.
— А я — нет!
— Не верю.
Блэкфорд не позволял себе нервничать, но голос его звучал с некоторым напряжением:
— Вы, женщина с изысканным вкусом, хотите убедить меня в том, что в этом есть нечто привлекательное? Милое? Ценное? Эстетичное?
— Не распаляйтесь, дорогой.
