Мария Нуровская - Другой жизни не будет
Как только такой разговор начинается, у него меняются сразу глаза, чужими становятся, меня аж страх охватывает, что я не понимаю собственного ребенка. Как с тем камнем. До сих пор не знаю, кого он в той витрине увидел, в кого попасть хотел. Даже пробовала выпытывать у Роберта, у того, что с трудотерапии, почему мой сын так зол на мир. Пройдет, отвечал он, у всех проходит. Он-то умеет о своем позаботиться, книг домой не приносит. На них опереться трудно. Чем больше книг, тем легче попасть в беду. Если бы тут еще какая-нибудь семья была, а то ведь мы одни, у нас никого. О родственниках Галины и говорить нечего: всегда помогут, но прежде всего они должны о себе думать».
Он вышел на послеобеденную прогулку, но уже внизу изменил планы. Зашел в бар. Сел в углу, тут же прибежала официантка в крохотном фартучке.
— Кофе? — спросила.
— Коньяк.
Девушка подняла брови. Он усмехнулся про себя, что удивил ее. Видимо, считала, что этот старый хрыч не помнит запаха алкоголя. Как мало мы знаем о других людях, подумалось ему. Для официантки он был просто симпатичным старикашкой, она и понятия не имела, что ему довелось пройти огонь, воду и медные трубы.
Сползание вниз его уже не беспокоило, понимал уже, что он — персона нон грата, на сцену выходили новые актеры.
Люди с энтузиазмом кричали «браво», подкидывали вверх человека с большой, словно квадратной головой. Он только усмехался себе в усы. Ну что же, играйте себе, детки. Гелас, который взлетел теперь о-го-го как высоко, уговаривал его учиться.
— Великая импровизация окончена, — говорил он. — Теперь на счету профессионалы. Начинай учиться, иначе окажешься в хвосте.
Гелас обещал помочь. В ответ он лишь поблагодарил. Корпение над книгой — это не для него.
В городке, куда он получил назначение, его ждали с цветами, вручала их девочка в белой блузке с красным галстуком. От волнения у нее вспотели руки. Прыщавый парень прочитал несколько приветственных фраз. И после этого он уже мог засесть в своем кабинете. Конечно, кабинет не был таким представительным, как в городе С., и должность не столь значительной. Однако в руках у него была власть. Он мог решать судьбы людей. Это было так же возбуждающе, как лапать уличную девку. И теперь одни лезли к нему в койку, чтобы что-то для себя попросить, другие просто так, потому что любили это занятие.
В конце концов он встретил Марту, свою третью жену.
«С тех пор как перестала ходить на ночные дежурства, по телефону звонили только Стефанку. Я слушаю, что он в трубку говорит, и ни слова не понимаю. Так у нас повелось, что с сыном разговариваю только по-польски. От чужих я этот английский лучше принимаю, чем от него. А вот у него с польским все хуже и хуже. Как начинаем с ним ссориться, сразу переходит на тот язык, которому научился с семилетнего возраста. Может, и хорошо, что он не скучает, что чувствует себя здесь, как дома. Для него „у нас“ означает абсолютно другое, чем для меня. Как-то раз приносит мне кружку, у которой ручка внутрь. А почему это так, спрашиваю. А он так кисло улыбается. Это кружка для поляка. Смотрим друг на друга. Мама, ты правда не понимаешь? Детка, а что тут понимать? Кому-то наша земля мешает.
— Всем, — отвечает. — Расположение плохое.
Молчим.
— Знаешь, сын, у животных такой порядок: одни к хорошему тянут, другие к плохому. Место в доме, которое выбирает кот, — плохое. Водная жила под ним. С псом иначе, где пес спит, там и человеку хорошо будет.
— Получается, мамочка, что ты живешь под одной крышей с котом.
— Договоришься, что беду накликаешь, и это случится.
— Но это и есть правда.
— Плохо ты на все смотришь, сынок. А ведь беда тебя ни разу не прижимала. Не знаешь, что такое голод. А я знаю, мне до боли кишки скручивало в оккупации.
— Тогда было все очень просто.
— Ты не ведаешь, что говоришь.
— Нет, мамочка, ты сильно ошибаешься».
Зазвонил телефон. Он со страхом поднял трубку, опасаясь американского сына, который мог все отменить, сказать, что она остается там.
— Алло.
— Стефан, друг, что с тобой? Не был на бридже у Эдка.
— Неважно себя чувствовал, кости ломило.
— Но завтра-то в кафе «Уяздовском» встретимся?
С неприязнью положил трубку. Почему стадное чувство так сильно, почему никто не может жить в одиночку?
Было что-то нездоровое в их необходимости держаться вместе. Сами себя называли партией уяздовской. Делали многозначительные глаза: дескать, встречаются не просто так, чтобы выпить кофе. По существу, гнал их туда страх, что останутся одинокими и лишними в этой жизни. На самом деле заполнить время — задание более трудное, чем прежнее, до заслуженной пенсии, — как все успеть. А вообще-то куда они так спешили? Зачем расталкивали людей? Действительно ли не хватало им пары минут, чтобы приостановиться?
Что ни говори, а вопрос с Вандой, то есть перенос ее праха сюда, стал событием. Это подтверждало хотя бы то, что Михал часто теперь к нему заглядывал. Вчера вместе осушили бутылку. Воспользовавшись случаем, задал сыну вопрос, изменяет ли он жене. Михал рассмеялся:
— А ты как думал? Аппаратура у меня для этого, как за доллары, пропадать, что ли, должна? Так-то вот. Человеку временами невмоготу, сам себе противен, клянется, что ни на какую не посмотрит, а только на улицу выйдет, глаза у него разбегаются.
Он понимающе закивал головой.
«Пришли к нам Казиковы, сидим себе, чай пьем. А она усмехается и говорит:
— Классная девочка!
Мы с удивлением смотрим на нее.
— В машине Стефана. Одни шмотки состояние стоят, не говоря уже о другом. Не успеешь обернуться, как семья больше станет.
— А я подвинусь, место освобожу, — отвечаю ей.
Казиковы распрощались, а мы с сыном ходим кругами, никто первый не начинает. Наконец я не выдержала:
— Это кто был?
— Дочку ректора подвозил. Нашла себе шофера.
— Красивая?
— Да кто ее знает, я не присматривался.
Так рассердился, что я больше вопросов задавать не стала. Может, он ей не нравится. А у него любовь несчастная, поэтому и рядом никого. Уж пусть хоть так, чем убегать от женщин. Годы идут. Сестра Галины думает так же. У нее своих детей нет, Стефанка считает самым близким, только о нем и говорит. Гордится им, что студентом стал, статьи в газеты пишет и что печатают их. Даже в его научных проблемах разбираться стала, только он с ней не любит их обсуждать. Правда, на каждый ее вопрос отвечает, вежливо, но кратко. Сразу как бы точку ставит, чтобы она дальше не цеплялась. Это ведь она выследила, что Стефан в Нью-Йорк ездит. Упорно два раза в неделю садится в грязный, задрызганный поезд, таких даже у нас нет, ну просто руина, а не поезд. Мы с ней головы сломали, что его туда тянет. Может наконец нашел какую-нибудь, а может, к психоаналитику. Теперь все к ним ходят. Мне Роберт сказал, что все интеллектуалы у таких докторов лечатся. И ведь ездят в Нью-Йорк, считают, это недалеко. Хуже всего в сентябре, так как доктора, которые лечат связанные с головой болезни, идут в отпуска. Тогда и начинается: водка, наркотики, самоубийства. Роберт, может, подшучивал, но я и сама где-то прочитала об этой зависимости. И в основном люди с университетов, так по анкете видно. Значит, Стефан тоже к психоаналитику ездил, больше некуда.
