Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая
Десять тысяч французов. Пять тысяч немцев. Тысячи англичан, американцев, поляков, итальянцев, швейцарцев, чехов, венгров…
Они отправились воевать не по приказу своих правительств (как солдаты армий, которых посылали в Испанию Гитлер и Муссолини), а добровольно.
Потери среди них были просто ужасающие. Они рвались в бой с фанатизмом крестоносцев. Особенно англичане, которые показали себя настоящими львами и три четверти которых либо уже погибли, либо получили ранения.
Казалось, только она одна была не способна по достоинству оценить их героизм.
Слишком уж много ее чаяний и надежд погасли после того, как оборвались жизни Хосе Марии, Федерики и других близких людей. Слишком уж много она видела разорванной человеческой плоти и перекошенных от боли детских лиц.
У других все еще оставалась вера, чтобы выносить все это. У нее такой веры больше не было.
Она знала, что война проиграна. Союзники бросили Республику на произвол судьбы. Помощь из-за рубежа уже не поступала. В Жероне Франческ переделывал грузовики и тракторы в броневики. Орала перековывались на мечи. Дело, за которое они боролись, оказалось насквозь прогнившим.
И Мерседес не желала больше участвовать в нем, ибо уже не разделяла убеждений своих бывших товарищей. У нее почти не было друзей ни среди мужчин, ни среди женщин. Через два года после смерти Матильды она все еще была девственницей. После Хосе Марии ни один мужчина не смог даже близко подойти к ней. Она хотела быть одна. И она осталась одна.
Интересно, этот американец нашел, где переночевать? Она грубо обошлась с ним. В конце концов, он ведь пришел ей на выручку. Мерседес стало стыдно, что она так по-хамски «отшила» его.
Ее смена закончилась, и она отправилась домой. Страшно хотелось есть. От усталости она еле стояла на ногах.
Вечер выдался холодным. Мерседес была одета в курточку и легкое, до колен, платье, и ледяной ветер хлестал ее по голым ногам. Из-за воздушных налетов уличные фонари не горели, а окна домов были занавешены плотными светомаскировочными шторами. По дороге медленно ползли редкие автомобили с тускло мерцающими из-под специальных шор фарами. Барселона превратилась в город мрака.
Сан-Люк
Франческ приехал домой лишь поздно ночью. Ждавшая его Кончита, услышав, как он поворачивает в замке ключ, спустилась ему навстречу. Не говоря ни слова, они бросились друг другу в объятия.
Она почувствовала, что муж едва держится на ногах. Франческ работал, не жалея себя. Его всегда приветливо улыбающееся лицо осунулось, так что только скулы торчали. Он стал совсем седой, и даже его темно-синие глаза, казалось, поблекли, как старая застиранная тряпка.
– Сейчас тебе полегчает, – сказала Кончита, ставя перед ним ужин.
– Есть что-нибудь от Мерче?
– На этой неделе получила от нее письмо несколько фотографий.
– И что она пишет?
– Поешь, а потом сам прочитаешь. – Она протянула руку и убрала с его лба прядь волос. – Ты ужасно выглядишь, Франческ. Совсем себя доконаешь.
– Ничего, пока держусь, – проворчал он.
– Как идут дела?
– В наши дни стало совсем трудно найти приличных работников. Одни неуклюжие пацаны да немощные старики.
Кончита заметила, что у Франческа на руках появились новые шрамы и несколько незаживших ран, но промолчала. Хотя предполагалось, что он будет лишь руководить работой других, она прекрасно знала, что ее муж не сможет просто стоять и смотреть, как трудятся несчастные рабочие. Несмотря на свою немощность и солидный возраст, он все еще продолжал бороться с металлом и огнем.
Живя здесь одна, Кончита работала на пробковой фабрике, которая после начала войны была коллективизирована и управлялась рабочим комитетом. Все ее мысли были заняты только Франческом и Мерседес. Война вынудила каждого из них жить своей самостоятельной жизнью. Словно их семья на какое-то время прекратила свое существование, словно все они отложили нормальную жизнь до того далекого дня, который, они теперь это знали, может так никогда и не наступить.
Поужинав, Франческ прочитал письмо Мерседес, затем стал рассматривать присланные ею фотографии. На одной она была изображена стоящей среди других санитарок в белых халатах и шапочках с красными крестами. Глядя на ее смуглое красивое лицо, он почувствовал, как у него защемило сердце. Он очень скучал по ней, скучал по ее необузданному, своенравному характеру. И мог только догадываться, как же страдала без нее Кончита.
– Мерседес вернется, – мягко сказал Франческ. – Она ведь у нас живучая.
– Даже если с ней ничего не случится, она уже никогда к нам не вернется, Франческ. Мы потеряли ее. Давным-давно. Когда она была еще ребенком.
– Все равно однажды влюбится. Встретит хорошего человека и начнет с ним новую жизнь. Такова уж женская доля. Так что мы в любом случае потеряли бы ее.
Кончита задумалась.
– Когда в прошлом году Мерче приезжала с фронта, – наконец проговорила она, – мне показалось, что у нее там кто-то был. Кто-то, кто, возможно, погиб. У нее был такой вид… Но она так ничего и не сказала. Мне просто так показалось. А ты почувствовал это?
– У меня нет твоей интуиции, – устало произнес Франческ. – Я только заметил, что она выглядела измученной.
– Как ты думаешь, она все еще девственница? – спросила Кончита.
Он пожал плечами.
– Кто знает? Скоро ей стукнет двадцать один. Она стала настоящей красавицей. И однажды обязательно влюбится, – повторил он. – Ее молодость – это ее спасение. У нее достаточно сил, чтобы встретить грядущие перемены. Когда закончится война, у Мерседес еще вся жизнь будет впереди.
– Но столько крови пролилось… С обеих сторон. Столько ненависти…
– В Испании всегда жила ненависть. Что-что, а уж ненавидеть мы умеем.
– Тебя страшно слушать, Франческ. – Она поднялась и стала убирать со стола. – До войны Испания была прекрасной страной! Все зло от политики и от того, что раздали оружие босоногим оборванцам вроде тех выродков, что убили Матильду.
То же самое делали и армейские офицеры в начищенных до блеска кожаных сапогах, – сухо отозвался Франческ. – И те респектабельные господа, что так любят кататься в огромных лимузинах.
Вздохнув, Кончита вытерла стол. Затем сварила кофе на двоих, добавив в чашку мужа немного бренди.
Пока она управлялась с домашними делами, он принял ванну и, посвежевший и расслабившийся, теперь ждал ее в постели. Глубокие морщины, сильно старившие его, несколько разгладились, и он даже улыбнулся вошедшей в спальню Кончите.
– Ну, у тебя еще есть силы заняться любовью?
– Именно этот вопрос я как раз хотела задать тебе.
– Иди ко мне – сама убедишься.
